Книга В московском ополчении - Виктор Сергеевич Розов

Стихи поэта суть его дела. Но вот за дверью звонкие шаги и голос:

– Кто тут из Витебска?

Негодяй я, негодяй. Но мне и отвечать. Еще не успев поздороваться, спешу оправдаться: я спутал, Алешин родился не в Витебске, но я там не так давно был.

Опять приврал: в Витебске я был давненько. Однако хозяева совершенно пропустили оправдание мимо ушей: мы уже были гостями.

Шагал маленького роста. На нем синий халатик, весь заляпанный красками. Ворот серой рубашки расстегнут. Лицо ни в коем случае не благостного восьмидесятилетнего старца, а ясное, полное жизни и будущего. Рукопожатие крепкое, доброжелательное… Невольно вспомнил чье-то старое выражение: «Рука гораздо реже врет, чем глаза и губы»… Он искренне рад прикосновению к чему-то родному. Да, да, тут тоже трудно обмануться – только ли вежливость или некоторая радость. Вместе с Марком Захаровичем его жена, тоже моложавая, статная. Бродская. «Чай Высоцкого, сахар Бродского» – так говаривали до революции… Она его ангел-хранитель, может быть, страж.

Вышли на террасу. Одна стена – причудливая мозаика.

– Это я подарил своей жене к дню рождения, – мягко, но не без некоторой любовной гордости говорит Шагал.

Да, просто богатые люди дарят дорогие изделия чужого труда, а тут – свое. Даром, а драгоценность.

Осмотрели частичку сада. Всюду «там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит». Разве все упомнишь! Да я ведь и не инвентарную опись имущества делаю.

Уселись за маленьким столиком. Нам подали чай. Идет беседа. Немножко о Витебске, много о Москве. Шагал поминутно бросает взгляд на мою жену Надю и сквозь разговор восклицает:

– Нет, как хорошо вы выглядите!

Должен сказать, что у Нади всегда был прекрасный цвет лица, хотя она никогда не употребляла ни румян, ни тона, не делала массажа. Когда она попала в какой-то парижский, по-нашему говоря, салон красоты к мадам такой-то, куда ее рекомендовала Вера Петровна Марецкая, то парижская специалистка по красоте спросила: «Как вы добились такой сохранности и свежести лица?». Надя ответила: «Не знаю. Так уж само как-то».

И специалистки долго не знали, как подступиться к Наде. Все же что-то проделали, и когда я вернулся в гостиницу (а я в это время ездил в марочный магазин, так как я филателист и имел в данном случае одну авантюристическую цель), то решительно не узнал свою жену. Это было нечто с лицом полугодовалого младенца– розовенькое до неприличия. Я даже спросил: «А где моя жена?!». И мы оба долго хохотали. Слава Богу, к вечеру следы старательного труда косметичек исчезли.

Так вот Шагал опять с каким то недоумением произнес:

– Нет, как вы хорошо выглядите!

Надя мне потом сказала: «Не понимаю, почему он так удивился… Может быть, он думает, что мы все в Москве сидим на черных сухарях?»

– Марк Захарович, а вам хотелось бы поехать в Москву?

– Очень.

– Так в чем же дело?

– Видите… туристом я ехать не хочу, а просто так… – Он слегка замялся. – Если бы устроили мою выставку, пусть небольшую, и пригласили, я бы с удовольствием поехал.

– Я поговорю с нашим министром культуры Екатериной Алексеевной Фурцевой, передам ваше пожелание.

– Да, да, я бы поехал, – подтвердил Шагал.

По возвращении в Москву я сдержал обещание и передал слова Шагала Екатерине Алексеевне. Сразу это предприятие осуществить не удалось, но, как известно, в начале семидесятых выставка, действительно небольшая, состоялась, и Шагал побывал в Советском Союзе.

– Мне хотелось бы, – продолжал тему Шагал, – узнать судьбу написанного мною панно, которое я в свое время сделал в Москве для еврейского театра. Мне рассказывали, что оно лежит в запасниках Третьяковской галереи, но, кажется, сложено. Вероятно, оно слегка повредилось в сгибах. Я бы поправил и подписал его, так как оно не подписано.

* * *

Мы заговорили о других работах Шагала, которые знали в оригиналах. Алешин и я видели, наверно, все его работы, которые находились в Москве. Из этого живого интереса и даже волнения, с которым нас слушал Марк Захарович, я понял, как же любит художник своих детей! В них, своих детях, вся его душа, вся жизнь. Правда, он иногда говорил: «Эту не помню, забыл». Но он же сотворил их тысячи!

– Если вас интересует, то в Ницце я сделал дар юридическому институту – написал на стене фреску. Посмотрите. По-моему, она вам понравится.

Мы спросили: а как же нам проникнуть в институт?

– Скажите, что это я вас послал, – объяснил Шагал.

Марк Захарович поинтересовался и нами – кто мы, что сделали, по какому случаю во Франции. Знать он о нас, конечно, ничего не знал, но нас это не обидело, и славный тон нашего разговора не изменился.

– Марк Захарович, – подъехал я, осуществляя свой тайный замысел, – в Нью-Йорке я видел витражи, выполненные вами для театрального здания Линкольн-центра.

– Да, да, я действительно их делал.

– Вы знаете, – продолжал я, – что они изображены на марках Организации Объединенных Наций?

– Нет, не слыхал.

– Вот они, – и я бережно вынул из кармана два блока марок ООН с изображением шагаловских витражей в Линкольн-центре.

Вот зачем я ездил в магазин марок!

– Если вам не трудно, подпишите мне их.

– И мне тоже, – сказал Алешин. (Я, конечно же, и для него купил этот сувенир.)

– Вам как подписать – по-русски или по-французски?

– У меня их два. На одном можно по-русски, на другом – по-французски.

И Марк Захарович твердой рукой подписал нам блоки. Они хранятся у меня в коллекции отдельно. Один подписан по-русски, другой – по-французски. Я вообще кроме советских марок собираю и марки ООН, так как считаю, что, поскольку мы являемся членом этой организации, вносим на ее содержание деньги, и какая-то частичка, пусть крохотная, этих денег идет на изготовление марок, то они в этом отношении и советские марки. А кроме того, на первых марках ООН надписи делались на четырех языках – английском, русском, французском и китайском.

– Я вам хочу подарить свою книжку, – сказал мастер.

Ну, читатель понимает, как нам было это приятно.

Жена Шагала принесла два альбома небольшого формата и вручила их Алешину и мне. Мы поахали, поблагодарили.

Но нет, я решительно авантюрная натура!

– Марк Захарович, может быть, вы нарисуете нам что-нибудь на выходном листе? – не без робости, но с искренним желанием сказал я.

– Да, – ответил Шагал без колебаний. Взял у меня альбом и добавил. – Я вам нарисую печальное лицо. – И нарисовал.

Алешин протянул свой альбом.

– А вам вот, – и на белом выходном листе появилась голова миленького козленка.

Тут наша благодарность стала еще более энергичной.

Альбом у меня