Книга Сын за отца отвечает - Александр Анатольевич Пересвет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В этом возрасте секс не является высшей точкой только любви. Не молодые уже. Пожили, потрахались каждый вволю. Дело оно, конечно, такое, что не пресытишься до конца. Но и прежнее священное место секса — ах, как это казалось недоступно-божественным в старших классах! — не, уже нет его. Секс в их возрасте становится всего лишь одним из проявлений дружбы.
Хм… Мужних жён это, понятно, не касается, в очередной раз начинал Кравченко запутываться в подобных рассуждениях. Там — дело иное: семья, дети, долг чистоты перед мужем. А если женщина свободна, так в чём проблема? Конечно, в идеале было бы, чтобы ещё и мужчина был свободен, всё же гулять при наличии любимой семьи не есть гут.
Так ведь и не гульба же тут! Семья — там, а война — здесь. Стресс боевой. И послебоевой. Снимать необходимо. Когда адреналин уходит после боя, коленки подчас слабеют. И в груди что-то бесится мелко-мелко, будто дрожит голое на морозе…
А под обстрелом, так оно и без всякого адреналина всё дрожит: вжимаешься в стеночку, желательно бетонную, поделать ничего не можешь с холодом внутри от близкого беснования смерти, хлопающей по тебе снарядами, будто мухобойкой. И лезут в голову всякие ненужные мысли.
Хотя и не мысли на самом деле вовсе, даже и не чувства, пожалуй, а… инстинкты, что ли. Словно каждая клетка организма вспоминает себя первобытной амёбою, которую сейчас жрать будут. И ползёт с каждой этой клеточки в мозг вопль инстинкта самосохранения. А мозг ужасается. Крепко так ужасается иногда. Иногда выносится от ужаса. Видал Алексей Кравченко такие случаи. А ещё больше рассказывали.
Чем такое снимать после боя? Особенно когда оно накладывается на вид разорванных тел тех, кому не повезло, на запахи свежей крови и сгоревшего человеческого жира, что шелушится чёрными потёками на горелой броне, на звуки обрывистого треска огня, обгладывающего стропила разрушенного дома, и всхлипывающего дыхания-стона раненного в грудь товарища…
Чем такое снимать, тем более что знаешь: от этого не избавишься до конца жизни, ибо оно сразу и навсегда вцепляется в душу? Водкой? Конечно! Но она опасна. Она просто опасна — и для воина, и для армии. Глоток после боя — но не более. Иначе от бутылки вскоре не оторваться. А постоянно пьющая армия — это… Как те ушлёпки «айдаровские» в октябре под Трёхизбенкой, настолько ужратые, что даже не соображали, что чужая ДРГ их в ножи берёт…
А мужских стрессоснимающих удовольствий создававший Адама жестокосердный Саваоф придумал совсем мало. Драку, алкоголь и женщин. Драки тут в количествах, давно уже пресыщение настало. Водка — штука обоюдоострая… Остаются только женщины. Хотя и они штучки обоюдоострые … Может быть, к лучшему?
Вот так капитан Кравченко размышлял о том, о сём, панически отскакивая в сторону от тем, которые подводили к конкретике нынешней ночи и нынешнего утра, к Насте и Ирине, к тому, что дальше делать.
Как бы в параллель к этим мыслям — или в промежутках, что ли, — он закупал запланированное, менял деньги, уминал пельменьки в «Бочке», потом ехал на такси к больнице по Оборонной. Затем поднимался на этаж, попутно вспомнив и сравнив здешний чуть заброшенный, но порядок, с раскорёженной танковыми снарядами, а потом ещё заминированной и взорванной украинскими карателями при отступлении больничкой в Новосветловке…
Здесь, говорили, тоже что-то взрывалось летом, но теперешние ухоженные бежевые коридоры с линолеумом цвета морской волны, всё чистенькое, представляло бесконечно разительный контраст с тем, что Алексей видел там ещё в ноябре. Говорили, правда, что там в декабре начали всё восстанавливать, как раз у Ирки как-то лежали, смотрели какой-то фильм по «Луганску-24», а там вдруг врезались новости со ссылкой на какое-то «Луганское информационное бюро». Как раз про ту несчастную больничку, что, мол, сам Глава распорядился её отремонтировать… Но в его, Алексея, внутренней картинке это ничего не меняло, на ней так и стояла та несчастненькая, двухэтажная, словно сгорбившаяся и с вырванными глазами больничка…
* * *
Номер палаты, где лежала Ирка, они с Мишкой выяснили ещё вчера. Сейчас же он закрыл и ещё одну вчерашнюю тему. Ирину давеча записали чуть ли не как безымянную, потому как поступила без документов. А значит, обращение с нею вполне могло быть не ахти. В итоге имя-фамилию с его, Алексея, слов всё же вписали, но за обещание завтра же занести и показать паспорт пациентки. Что он и исполнил, забрав его у Томича. С удовольствием узнав заодно, что вчера же, после операции, перевели его подругу в другую палату, повыше качеством и двухместную.
Скорее всего, произвели впечатление Мишкины корочки. Кравченко, как и теперь, был в гражданке и потому едва ли своим обликом мог составить конкуренцию маленькой багровой книжечке.
— Там у неё даже и охрана выставлена, — со значением просветили его.
В общем, поднимался Алексей, хоть и удивившийся последнему известию — ни о чём подобном речи не было ни с Митридатом, ни с Томичом, — в настроении даже несколько приподнятом. Вроде бы разрешаются проблемы потихоньку. С Иркой, по словам врачей, тоже всё вроде бы тьфу-тьфу. Контузия, баротравма, но опасных для жизни ранений нет, на порезы наложены швы. Пару-тройку дней понаблюдать, как сказали, и можно будет домой забирать.
Буквально на входе в здание пришло решение. Никаких признаний и хныканий по Насте он производить не должен — последнее, чего на самом деле хочет женщина, это признания в измене. Была о том передача по телевизору. Ток-шоу или как там оно называется. Потому что такое признание отрезает всякую надежду на сохранение прежних отношений. А этого ни одна любящая женщина не желает, как бы ни настаивала на признании измены.
Чтобы случайно ничего ненужного не показать чуткому женскому сердцу, Настю просто выкидываем из головы.
А что в голове? А в голове у нас ход расследования, роль домохозяйки в происшедшем и всякие хорошие новости о его повышении. Он же военный? Ну! Значит, честолюбие должно быть выше среднего. Вот пусть и прёт сейчас.
Единственное, что несколько сбило его с этой волны облегчения и решимости, странно колючие глаза дебелой, ражей тётки в ополченческой униформе, что присела на каталку с оранжевым лежаком как раз возле двери в Иркину палату. Уж больно придирчиво смерила его взглядом. Потом приподняла неторопливо массивный зад и, подкинув подбородок, осведомилась:
— Вы кто такой будете?
Алексей посмотрел на неё внимательно:
— А вы?
Тётка — абсолютный типаж рыночной
