Книга Ты все, что у меня есть - Марина Крамер

у тебя это всепрощение?

– Кравченко, я не святая, я намного хуже, чем ты думаешь. Просто я очень люблю тебя, а когда любишь, то прощаешь все. Я не могу от тебя уйти, ведь это все равно, что перестать дышать. Значит, я буду терпеть.

– Господи, Марьяна, нельзя же так! А что будет, если со мной что-то случится? Как ты будешь жить?

– Никак, – пожала я плечами.

Кравченко отпустил мою руку и вцепился себе в волосы, глядя на меня с ужасом.

– Ленка Рубцова была права – ты ненормальная, Марьяна… Это я должен бояться, я – за тебя!

– Со мной ничего не случится, – я встала и включила душ, потом, оглянувшись на Леху, тихо сказала: – Иди сюда…

Кравченко вопросительно посмотрел на меня:

– Ты действительно этого хочешь?

– Да.

Он сбросил форму прямо на пол и шагнул ко мне. Стоял, опустив руки и боясь прикоснуться. Тогда я сама прижалась к нему, поцеловала и стала спускаться губами все ниже по груди. Кравченко обнял меня и прижал к влажному телу.

– Я не могу… – прошептал он. – Я боюсь…

– Не бойся, родной, все хорошо… все хорошо, Леша…

И все действительно было хорошо… Кравченко улыбался, глядя на меня, вытащил из ванны на руках, унес в комнату, долго возился со мной, как с ребенком, расчесывая мокрые волосы, снова начинал целовать, гладить, прикасаться… Он словно благодарил меня за то, что не случилось. Всю ночь он не выпускал меня из своих рук, прижимал к груди, зарываясь лицом в волосы. Утром долго не давал мне подняться, все держал и держал… Такое однажды уже было, в Шатое, когда рота наткнулась на большую банду. Я лежала в мокром снегу рядом с Лехой, и он, прижав мою голову к земле, не давал мне возможности даже пошевелиться, мне нужно было забрать раненого, а Леха не пускал. И, чем больше я дергалась, тем сильнее он вжимал мое лицо в рыхлый, грязный снег. Этот снег набился за воротник куртки, залепил глаза, нос, я задыхалась, но Кравченко не ослаблял хватку. И только когда он начал менять рожок в автомате, я сумела откатиться от него за камень. Потом на зубах долго скрипел песок, и лицо было исцарапано, да еще Кравченко наорал на меня в палатке, доведя до слез. Вкус этого снега я вспомнила сейчас, когда муж не давал мне встать с постели. У меня бывали иногда такие приступы – вдруг, внезапно, всплывала какая-то картинка, запах, звук, просто чье-то лицо, ощущение холода от брони БМД или тяжести бронежилета. А как-то целую неделю меня преследовали глаза чеченского пацаненка, раненого в живот. Я перевязывала его, а он уставился на меня с такой ненавистью, что было жутко. Этот взгляд доводил меня до истерики, я не могла нормально работать, не выдержала и попросила:

– Не смотри на меня так, я не виновата, я хочу тебе помочь…

Мальчишка скривился и пробормотал:

– Шакалы… грязные свиньи… чтоб вы сдохли… – но глаза отвел.

Я потом долго плакала, и Рубцов меня успокаивал, а Кравченко не выдержал и, как обычно, наорал на меня:

– Что ты сопли развела?! Такие шкеты палят из автоматов по нашим пацанам, убивают их, а ты…

– Леша, но ведь это ребенок, чей-то сын…

– Да? Сын?! А Илья Вознесенский – не сын никому был? – Илью захватили в плен до моего приезда еще, а через неделю мы нашли его обезображенный труп. – А остальные – никому не дети?

Леха метался по палатке, матерясь и пытаясь мне что-то доказать. Все было верно, но взгляд этого мальчишки так и преследовал меня еще долгое время.

К чему я об этом вспомнила? Даже не знаю… Муж, наконец, отпустил меня и встал с дивана, начиная собираться. Я тоже поднялась, ушла на кухню варить кофе. Кравченко подошел ко мне сзади и обнял:

– Марьяна, с тобой что-то происходит, ты изменилась. Я чувствую, что тебе плохо. Ты сегодня всю ночь бормотала что-то про Чечню, про ребят… Ласточка, давай я свожу тебя к доктору.

– Спятил? К какому доктору?

– К хорошему. Называется военный реабилитолог.

В моих глазах выразился вопрос – интересно, откуда он-то знает о существовании таких специалистов?

– Не смотри так, это Леший мне сказал. Он ведь сам до сих пор плен во сне видит. А этот парень ему здорово помогает. Пойдем, Марьянка, я не могу видеть, как ты мучаешься.

Я вдруг растерялась:

– Но… Леша, я же работаю…мне совсем некогда…

– Я сам схожу к Авдееву, возьмешь отпуск, да, в конце концов, уволишься – хватит. Ведь ты понимаешь, что это не пройдет само собой, ты уже сорвалась однажды, а теперь все может быть только хуже… – Леха забрал у меня турку с кофе, разлил по чашкам, обжигаясь, выпил свой и пошел в прихожую. – Я тебя прошу, подумай об этом, ладно?

Я вздохнула – мне было тяжело признавать, что мне на самом деле нужна помощь, что сама я не справлюсь. Я давно уже ловила себя на том, что не могу слышать рассказов о войне, не могу видеть раненых, которых немало было в госпитале, некоторые лечились годами, и при виде этих искалеченных мальчишек у меня все дрожало внутри. Я раздражалась на сестер, которые, как мне казалось, проявляли недостаточно внимания к этим ребятам. Любое напоминание о Чечне делало меня невменяемой, раздражали разговоры тех, кто там никогда не был. Пора было взглянуть правде в глаза – еще немного, и здравствуй, «психушка»! Пока Кравченко находился в госпиталях, пока я ждала его из Чечни, я держалась, мне было некогда копаться в себе, была цель – дождаться, поставить на ноги, вернуть любой ценой. А теперь, когда все мало-мальски улеглось, я потеряла контроль.

Я сдалась и написала заявление на отпуск. Авдеев, подписывая, покачал головой и спросил:

– У вас проблемы, Марьяна?

– Да, Николай Семенович, – призналась я.

– Опять Алексей Петрович?

– Нет… на этот раз – я…

– Что случилось? – обеспокоился начальник.

– Мне очень плохо. Еще немного, и я сорвусь, я каждый нерв чувствую, спать не могу, а снотворные пить боюсь, был прецедент… мне очень страшно, Николай Семенович…

– Марьяна, – решительно сказал полковник, явно потрясенный моими откровениями, – Вам срочно нужен стационар, психоразгрузка, сон, покой, транквилизаторы легкие. Хотите, я порекомендую вам отличного врача? Очень толковый, грамотный парень, работает с участниками локальных конфликтов уже несколько лет, – порывшись в столе, он протянул мне визитку. – Только непременно позвоните сегодня, хорошо? Обещаете?

– Спасибо, товарищ полковник, обязательно.

Я сунула визитку в карман и поехала домой. Не