Книга Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых

то, что Лошак окочурился, может даже и лучше. Если суицид не идиотский поступок, а это как пить дать, то открывается иной ракурс для следствия. Возникает подозрение, что запаниковал конкретно немецкий агент и засуетился, решив устранить Лошака. Но тем самым выдал себя самого, приблизил собственный конец».

— Да, Петр Сергеевич, — вот и задали нам задачку… — миролюбиво заключил Воронов, пристегивая Селезня к себе. — Да что же за агент фашистский такой, что же за зверь лютует на станции… В общем так… давай товарищ начальник — шерсти всех подряд, непременно найдутся такие, кто знает этого долбанного немца.

От взора Сергея не скрылось, что руки старшего лейтенанта нервно задрожали, помолчав, капитан добавил уже спокойным тоном:

— Конюхов — зуб даю, ничего бы не сказал. Немецкий агент Лошака охмурил по полной программе, превратил в нежить. Имело место подобная мерзость на моей практике. Случалось, уроды в камере голову об стену разбивали, лишь бы подельника не выдать. Уебку и боль по барабану… Сидит на корточках, раскачивается как китайский болванчик, шепчет невесть что, потом вскочит как ошпаренный, и башкой как тараном в стену — бах. Вот, дебилы, мать их…

Селезень натянуто улыбнулся. А Воронов деловым тоном, как из другой оперы, попросил:

— Да… из головы вылетело. Петр Сергеевич, пришли в оперпункт сегодня агентурные дела на оставшихся «машковцев», — быстро крепко пожал руку старшего лейтенанта. — Не робей командир, вот и начинается «псовая охота на волков»… Ну, я поехал…

И поднеся палец к губам, поманил начальника горотдела за собой. В «предбаннике» Воронов тихо произнес:

— Сергеевич, сегодня в оперативном пункте работал следователь горотдела младший лейтенант Акимов. Следак под протокол допрашивал арестантов, в том числе и Конюхова. Мамлей показался умным мужиком… а вдруг сдуру сболтнул чего лишнего, вот Лошак и взбеленился…

Селезень оторопел, по опыту знал, как из невинного делают виноватого. Но виду не подал, сдержал эмоции:

— Ты на что, Сергей Александрович, намекаешь? Санька Акимов парень опытный, не балабол. Уверен… мужик ни за что не подведет…

— Не говори гоп старлей! В наше время ни в чем нельзя быть уверенным. Да и не собираюсь наговаривать на дельного сотрудника. Сам понимаешь, приехал новый человек, и сразу такая подлянка случилась… А ведь Конюхов в оперпункте больше суток отсидел… Тут не знаешь, что и думать… Так что не ерепенься, разбирать вместе будем. Ну, пока, — еще раз пожал руку Селезня.

Старший лейтенант смотрел исподлобья, видимо воспринял намек Воронова слишком близко к сердцу.

— Да остынь, Петр Сергеевич… Чего смотришь как мышь на крупу… Работа такая, пойми, ничего личного, — Сергей понял опасение старшего лейтенанта. — Да, и не стану тебя подставлять! Дыши спокойно Петр Сергеевич…

Селезень похоже оттаял.

— Позвоню потом Сергеевич, покумекаем над обстановкой.

И Воронов поспешно удалился, оставив начальника горотдела в некотором замешательстве.

Глава 5

Черная эмка с огненной полосой как ошпаренная пронеслась по городскому предместью. Водитель, включив сигнал, промчал вдоль длинной вереницы автомобилей, растянутой по шоссе, в ожидании открытия железнодорожного переезда. Город с северной стороны, отсекая Кречетовку, огибала ветка на областной центр. В цепи машин преобладали запыленные полуторки: открытые с бойцами в тесном кузове, укрытые брезентом с военными грузами, но больше попадалось груженых мешками-чувалами с зерном, мукой, иным рассыпным продуктом, поставляемых областью фронту. Встречались и легковушки, видимо с армейским начальством, также вынужденно стоящие перед закрытым шлагбаумом. В колонне гудеть запрещалось, потому люди с недовольством следили за наглым воронком, манкирующим орудовскими правилами.

Длинному составу конца не видно. Открытые настежь теплушки с солдатами, замазученные топливные цистерны, платформы с пушками и даже танками — катили на юг, на фронт… Наконец, тяжелогруженые вагоны отгромыхали. Девчушка, дежурная на переезде, вне очереди пропустила торопившуюся эмку.

И опять вспотевший шофер наддал газу. Промчали мимо вросших в землю пакгаузов, выскочили на большак, выложенный еще до революции булыжником, потом и булыжник кончился, понеслись по мягкой грунтовке. В стороне остался давешний военный аэродром и ряды тополей, ограждающих отроги яблоневого сада.

Вот и Кречетовка.

Станция встретила надсадным дыханием своих пропавших мазутом и угольным дымом легких. На северной горке проходил роспуск надвигаемого состава, сновали башмари, раскаленный матюгальник отдавал команды диспетчера. Внизу забитые вагонами пути формирования, гулкими ударами замедлителей и сцепок сообщали об очередном пополнении. Сортировочная горка работала безостановочно: и днем, и ночью — бездонная прорва, эта проклятущая война.

Расплескав грязные ливневые стоки, набежавшие в дорожный прокол под вершиной горки, машина лихо вырулила к станционным постройкам, окруженным купами берез и тополей.

Воронова на подъезде к оперативному пункту встретил начальник отделения Свиридов и городской следователь Акимов Александр Федотович. Мужчины определенно нервничали, огорченные случившимся. Да, еще Сергей, едва вылез из машины, в запальчивости накричал на них. Впрочем, и капитана возможно понять…

— Просрать ключевую фигуру следствия, еще стоит постараться… Что, прикажите дело о халатности завести? Да и допросить с пристрастием, а потом списать Лошака на вас, рахмылей, — и далее гэбэшника понесло цветисто и нецензурно…

— Дык… не знал… виноват… бе-бе-бе… — повинными голосами набедокуривших пацанов лепетали напарники.

— Овцы, вот ведь овцы! Вот ведь бедные овечки… — злился Воронов, хотя с горечью осознавал, что в происшедшем ЧП и его немалая вина, в спешке не учел… недооценил врага.

Сердце Сергея натужно заколотилось, того гляди, перехватит дыхание. Он оперся спиной на крыло автомобиля и поглядел на густые изумрудные купы тополиных крон, высвеченных еще ярким солнцем. В вершине деревьев гулял шаловливый ветерок, перебирал упругие ветви, заставляя листву переливаться и искриться серебристым отливом. Внезапный всплеск воздушного потока, пронизав тополя насквозь, выхватил из трепещущих недр остатки уже облетевшего тополиного пуха, и тот легким облачком вспорхнул, и растворился в бездонном куполе неба.

А с обеих сторон надрывно, со свистом и лязгом дышали тяжелые распластанные тела северного и южных парков станции. Паровозные гудки под запретом. Но слышались пыхтенье и скрежет непрестанно курсирующих маневровых локомотивов со сцепками вагонов, раздавались вибрирующий гул вытягиваемого состава и торопливый перестук колес проносящихся транзитных поездов, — эта непередаваемая какофония звуков не давала расслабиться, забыть о тяжелых реалиях времени.

Но мать природа, даже малюсенький клочок, зеленый островочек, зажатый железом и паровозным дымом, вселял в душу столь необходимый покой и надежду на счастливый исход.

«Чего разошелся некстати… — иронично подумал Воронов. — Посмотри округ, какая благодать, лето, солнышко, ветерок. Неужели забыл, что идет любимый месяц июнь… Природа благоухает, только в июне она так щедра на сочное, чистое, еще не пожухлое великолепие».

И вспомнились слова Экклезиаста. Член партии с двадцать шестого года, припомнил мудрость библейского пророка: