Книга Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами - Франсиско Усканга Майнеке
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мир науки также не избежал увлечения нацизмом: главным представителем «прельщенных» стал Мартин Хайдеггер, профессор философии Фрайбургского университета. Впрочем, это неудивительно, если принять во внимание, что еще с предыдущего века в немецких университетах развились реакционные и шовинистические течения, поддерживаемые студенческими союзами, Burschenschaften[19], многие из которых открыто носили совершенно ксенофобский характер. Генрих Гейне, гениальный предшественник Тухольского, как-то в одной из пивных Гёттингена стал свидетелем того, как члены Burschenschaftler составляли проскрипционные списки: «Тот, то в седьмом поколении ведет свой род от француза, еврея или славянина, приговаривается к изгнанию». Описывая ежегодный праздник студенческих объединений в замке Вартбург, Гейне сообщает нам, что они «были неспособны придумать что-либо иное, кроме как жечь книги». Мы вернемся к этому несколькими строками ниже.
Последний аспект, не будучи чем-то новым, все же, по моему мнению, обычно ускользает из вида. Он имеет отношение к явлению, которое уже проявилось в начале 1930-х годов: сильное тяготение к иррациональному, что объясняет успех как Гитлера, так и Хануссена. На это в свое время обращал внимание их современник, Рудольф Ольден, адвокат, запечатленный вместе с Осецким возле тюрьмы. Ольден, помимо адвокатской практики, был постоянным автором Die Weltbühne и авторитетным издателем. В 1932 году он опубликовал книгу Das Wunderbare oder die Verzauberten. Propheten in deutscher Krise («Колдовство и заколдованные: пророки в германском кризисе»). Во вступлении Ольден ставил диагноз тем годам с точки зрения психологии масс. Среди прочего он писал:
В недавней истории Германской республики произошел такой резкий скачок от рационального к иррациональному, что это очевидно даже слепому. Конечно, не существует партий, которые могли бы выжить без иррациональной составляющей; тот, кто попытается это сделать, может забыть о своем влиянии. Но что уникально и неповторимо, так это то, как решительно и однозначно, здесь и сейчас, народ дистанцировался от разума, чтобы броситься в объятия чуда.
Чтобы свершилось чудо, или, вернее, чтобы сбылись обещания, что оно свершится, необходимо было – по образному выражению Ольдена – «чтобы один имел ключ, а другие позволили себя запереть». И у Хануссена, и у Гитлера, и у Геббельса был ключ, то есть харизма, которой так трудно дать определение. То «не знаю, что», сложно поддающееся описанию, что помогает некоторым людям привлекать и прельщать других. У них не было недостатка в добровольных последователях: тех «других, которые позволили себя запереть».
Иррациональная составляющая, заставившая так много немцев голосовать за Гитлера, была засвидетельствована многими современниками Ольдена: рассудительными людьми, с изумлением наблюдавшими, как их соседи, коллеги, даже родственники бросались в объятия чуда, в объятия тех, кто обещал им лучшее будущее, будь то провидцы или политики. Магия и политика связаны с будущим, и многие немцы, назначившие Хануссена Великим Прорицателем, вскоре после этого сделали Гитлера своим фюрером.
Когда в наши дни в документальных фильмах видишь на сцене нацистских лидеров с их ломким фальцетом и нелепым жеманством, поначалу, сидя в своем уютном кресле, удивляешься, как у них могло быть так много последователей. Но через несколько минут начинаешь ощущать на себе их колдовские чары, немного бояться самого себя и своего окружения. История не повторяется, но некоторые явления имеют свойство возвращаться.
Как бы то ни было, начиная с 30 января 1933 года фюрер занял пост канцлера, и в попытках объяснить это необъяснимое будут продолжать тратиться реки чернил. В тот же день Геббельс записал в своем дневнике: «Это кажется сном. Вильгельмштрассе принадлежит нам». Ине только Вильгельмштрассе, место расположения здания правительства, но и весь Берлин, вся Германия. И «Романское кафе» вместе с ними.
Помимо сцены авторства Генриха Манна, у нас есть и другие свидетельства. Одно из них – пера журналиста Георга Цивьера:
В секции «пловцов» имелся самый настоящий «гестаповский стол»: четверо или пятеро молодчиков в сапогах, в сопровождении полицейских собак, которые караулили и грозно и презрительно поглядывали на официантов и завсегдатаев.
Кроме того, британский писатель Кристофер Ишервуд, зарабатывавший на жизнь в Берлине преподаванием английского языка, оставил нам описание атмосферы кафе сразу после прихода к власти нацистов. Мы можем прочитать об этом в его автобиографическом романе «Прощай, Берлин», который позже лег в основу фильма «Кабаре»:
Каждый вечер я сижу в большом полупустом артистическом кафе возле Мемориальной церкви, где евреи и левые интеллектуалы, склонив головы над мраморными столами, испуганно шепчутся. Многие из них знают, что их наверняка арестуют – если не сегодня-завтра, то на следующей неделе. Поэтому они вежливы и обходительны друг с другом, приподнимают шляпы и справляются о здоровье членов семьи. Нашумевшие литературные ссоры, продолжавшиеся несколько лет, забыты.
Почти каждый вечер в кафе заходят эсэсовцы. Иногда они просто собирают деньги, каждый вынужден что-то дать. Иногда кого-нибудь арестовывают[20].
Менее известны фразы, посвященные «Романскому кафе» севильским журналистом Мануэлем Чавесом Ногалесом, специальным посланником газеты Ahora, в статье по поводу вступления Гитлера в должность. В материале под названием «Берлинская фауна» Чавес рассказывает о своем утреннем посещении «Романского кафе»:
Здесь все еще можно увидеть некоторых острословов и субъектов с видом лунатиков, в которых по желтоватому цвету лица и невзрачному виду можно угадать профессиональных интеллектуалов. Но это ненадолго. По Тауэнцинштрассе уже перемещаются все более высокомерные люди Гитлера в высоких, подбитых железом сапогах и коричневых рубашках. А те, кто когда-то задавал тон всему Берлину, все больше съеживаются и прячутся. Скоро никого из них здесь не останется.
Помимо этого, у нас также есть свидетельство Маши Калеко, молодой поэтессы, о которой я уже упоминал. Маша заходила в «Романское кафе» ежедневно около четырех часов дня, закончив монотонную работу секретаря. Она появлялась одна или в сопровождении своего мужа, журналиста Саула Калеко. Иногда она писала стихи все за теми же мраморными столами: миниатюры из повседневной жизни, меланхоличные и временами ироничные произведения, отражавшие жизнь города, в котором она жила. Одно из стихотворений, написанных в те смутные дни 1933 года, именно так и озаглавлено: «На столике в кафе нацарапано…»:
