Книга Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен

и остяцкий, — каждый во главе своего племени, спустились вниз по Сыму и расположились при его устье. По старому обычаю они ежегодно собираются сюда для платежа подати в казну и для продажи мехов енисейским купцам. Ярмарка еще не началась, но берестяные юрты были уже поставлены. Довольно значительное расстояние, отделявшее юрты остяков от юрт тунгусов, показывало, что и доселе еще продолжаются раздоры между двумя этими племенами, столь различными по языку, обычаям и религии[133]. Близ остяцких юрт толпились мужчины, женщины, дети и собаки; близ тунгусских виднелись, напротив, только мужчины. Это объясняют тем, что тунгусы имеют небольшие стада оленей, для охранения которых должны оставлять жен и собак дома. Остяк же — человек вольный, его имущество ограничивается женой, детьми, несколькими собаками, лодкой и берестяной юртой — предметами, которые он без затруднения может взять с собой на ярмарку. Кроме того, у берега виднелось множество енисейских ладей, стругов и барок. Лодки туземцев лежали кверху дном на самом берегу, одни были выдолбленные пни, другие берестяные или лубочные; первые принадлежали остякам, последние — тунгусам. Вокруг юрт, кроме одежд и съестных припасов, было навалено множество коробов, ящиков и всякой домашней утвари, большей частью из бересты с разными хитрыми украшениями. На стенах юрт висели луки, стрелы, топоры и ножи, а у входа почти в каждую тунгусскую юрту торчал обнаженный меч, или так называемая Paljma[134], воткнутый рукояткой в землю.

Между тем как я рассматривал все это, вокруг меня собралась мало-помалу большая толпа тунгусов. Они с любопытством глядели на меня, пересмеивались и, по-видимому, очень удивлялись очкам моим. И я, со своей стороны, с не меньшим удивлением смотрел на желтые их лица, на дуговидные татуированные украшения их выдающихся скул, на длинные, перевитые бусами косички позади темя и на весь весьма оригинальный костюм их. Самое в нем замечательное было нечто вроде фрака или куртки из замши или из невыделанной оленьей шкуры. Эта часть одежды, обыкновенно украшенная множеством бус, суконными полосками, конским волосом и т.п., так узка, что с трудом застегивается. И тунгусская мода, как наша, требует, чтобы грудь оставалась открытой, дабы вполне был виден убранный бусами нагрудник. Голову сымские тунгусы прикрывают маленькой круглой татарской шапочкой, почти сплошь унизанной бисером. Коротенькие, до колен, штаны их и башмаки были из тонкой замши, последние красовались еще бисерным шитьем. С одного плеча опускались привески из бус с бисерным кошельком для кремня, трута и огнива.

В этом легком и в своем роде красивом костюме тунгусы вращались с ловкостью, резко отличавшейся от неповоротливости и неуклюжести остяков, одетых в оленьи или заячьи шубы. Но зато последние решительно выигрывали лицами, в которых было более татарского, нежели монгольского, и которые притом не безобразились татуировкой. Судя по выражению лица, можно заключить, что тунгус несколько хитер и расчетлив; остяк же, напротив, простее и добродушнее. Эти свойства обнаруживаются и в самом обращении. Но мы вскоре возвратимся к этому предмету, а теперь пойдем к князькам, вышедшим из своих юрт.

Тунгусский князь, само собой разумеется, был разряжен во вкусе своего народа; остяцкий же — в простой шубе с прожженным задом. Первый подошел ко мне с большим достоинством, снял шапку и протянул концы пальцев, второй приветствовал меня простым рукопожатием. Засим оба они взяли меня под свое благосклонное покровительство, стали один по одну, а другой по другую сторону меня и таким образом повели в юрту тунгусского князя. Толпа остяков и тунгусов пошла за нами, но в юрту князь пригласил только нас — путешественников, остяцкого князя, несколько старшин и свои: ближайших родственников. Княжеское жилище составлял, обыкновенная юрта из оленьих шкур, с земляным полом и несколькими камнями, ограждавшими место для огня. Князь велел разостлать на пол несколько оленьих шкур, и все присутствовавшие уселись на них вокруг пылавшего огня. Ту мне представился случай вглядеться ближе в особенности тунгусской сущности и характера. Все речи их отличались редкими у туземцев благоразумием и витиеватостью, но как только я случайно заговаривал о ловле соболей, тотчас же раздавались со всех сторон восклицания: «Батюшка, батюшка, ваш лагородье», и все единогласно принимались уверять меня, что с незапамятных времен соболи вывелись уже совершенно, хоть и известно, что именно ловля соболей — значительный промысел сымских тунгусов.

С помощью сибирского талисмана — водки — мне удалось, однако ж, несколько расшевелить недоверчивые сердца тунгусов, и некоторые начали довольно откровенно рассказывать свои лесные похождения. Один из собеседников снял даже одежду и показал мне рубцы тринадцати ран, полученных им в борьбе с владыкой леса медведем. Он погиб бы непременно, если б подоспевшие собаки его, отвлекши внимание медведя, не дали ему возможности убраться в безопасное место. На подобные рассказы тунгусы довольно еще тороваты, но за все мои расспросы об их нравах, обычаях и языческих верованиях отвечали упорнейшим молчанием. Зато устроилась пляска перед юртой под звуки очень приятной и мелодичной песни. Плясуны — молодые парни, взяв друг друга за руку, сдвинулись в круг так тесный, что невозможно было разглядеть ни одного отдельного лица, ни одного отдельного движения: казалось, не лица, а какая-то незримая механическая сила приводила весь этот круг в мерное движение.

Засим тунгусы показали еще обращик своей ловкости в следующей игре. Два человека, взяв веревку каждый за конец, начали кружить ею из всей силы по воздуху, наблюдая при этом, чтоб она никак не касалась земли. Третий с голыми ногами, перепрыгивая через нее, поднял с земли лук и стрелы, натягивал лук и стрелял, и во все это время веревка ни разу не ударила его по ногам. Рассказывали, что есть смельчаки, прыгающие таким образом и через острие пальймы (Paljma), которой кто-нибудь, лежа на земле, машет изо всех сил. Но самые трудные или по крайней мере самые удивительные вещи проделывают шаманы при магических обрядах своих, но мы отложим рассказ о них до другого случая.

От тунгусских юрт остяцкий князь повел нас к своим. Тут тотчас повеяло на нас добросердечием, веселым и искренним радушием, почти обычным в низких хижинах и под лохмотьями. Стоило взглянуть, с какой искренностью приветствовали нас в своих бедных юртах старики низкими поклонами. Женщины и кто помоложе обнаруживали это привязыванием собак, выметанием юрт, наряжаньем. Наряжанье состоит главным образом в расчесывании и заплетении волос. В будни волосы у остяка висят в диком беспорядке по плечам, лбу и самому лицу, но в торжественных случаях их обыкновенно расчесывают и подбирают — мужчины в один пучок, а женщины