Книга Проклятая война - Людмила Сурская

— Вы думаете, для него это будет опасным? — запрыгал испуг в её глазах.

Нина не удивилась. Они такие Рутковские, жена и дочь, плюя на себя волнуются и рвут сердечко за его покой. Если б мужики это понимали и ценили. А то ведь даже осознание того, что женщина, влюблённая в него, готова на немыслимые жертвы во имя чувства к нему, не способно остановить от походов налево. Она вздохнула и сказала:

— Пока война нет, а там… Тридцать серебренников вечны. Кому-то будет мешать, кто-то его будет бояться. Кто-то просто завидовать. Захотят унизить. Достаточно кинуть тень. А обличительных бумаг найдут. К тому же они по дурости сами компромат на себя шлёпают. У подлости расчёт всегда правильный и срабатывает точно. А он, похоже, надеется, что после войны всё изменится. Хотела б я посмотреть тогда в его широко открытые от изумления глаза.

Ада постучала ложечкой по столу и воззрилась на неё:

— Значит, мы должны бороться за Костика. А, если она всё-таки отобьёт папку?

— Тебе отец нужен?

— Ещё бы…

— Значит, не отобьёт. Ведите себя правильно. Она "воробышком" влюблённым и нетребовательным прикинулась, а вы… возьмите и не напрягайте его. Для страны главное сейчас победа. Вот пусть и воюет себе спокойно и с комфортом. К тому же когда мужик живёт сам… У него всегда бардак, что в жизни, что в голове.

Ада прищурила глаз.

— Откуда вы, тётя Нина, знаете, что делать и как правильно?

Нина передразнивая её сделала тоже. Обе рассмеялись.

— Жизнь натюкала. Ты в мои годы тоже будешь мудрой. Разболтались мы с тобой. Убёрём за собой, и давай ложиться. Покажи мне, где бельё постельное взять, я на диване прилягу.

Слова Нины: "Она сильная" жгли грудь. Меня душила жалость к себе и злость на эти слова. Эти проклятые слова шли со мной нога в ногу, помогая выжить, но я ненавидела их. Они пережимали мне горло, мне хотелось запечатать уши, чтобы не слышать их. Я не сильная, меня жизнь заставила.

Ада, зайдя к маме, свернувшейся клубком и чмокнув в щёчку, отправилась на свою кровать. В голове крутились дивные речи тёти Нины. Всё было всегда понятно в их жизни. Родители так любили друг друга. Та их любовь била чистым родничком в глазах отца. Ясными звёздочками горела в глазках мамы. Ада видела отражение этих звёзд в роднике, их купание друг в друге и была счастлива. В своей жизни она хотела бы того же. Откуда взялась та девчонка, так безжалостно растерзавшая их счастье. Неужели отец может разлюбить маму? Но тогда почему столько любви и боли в письмах… Неужели это ложь? Разве можно любить двух женщин сразу или любить одну здесь, а там тащить в постель другую? Тётя Нина странно рассуждает. У неё любовь иная получается нежели в романах. Расчётливая какая-то, потребительская. За неё оказывается надо бороться. Ада всегда думала, что любовь — это просто любовь. Любить- "гореть". Огонь. Пожар. Если есть примесь, то это уже не любовь. Рассудочность какая-то получается в сердечных делах. Что это, в самом деле, такое, уму не постижимо?! А теперь выходит та любовь, о которой думала она, это только крона дерева, есть ещё ствол и корни. А может, тётя Нина права и обдуманная любовь — это не так уж и плохо. Ведь никто не доказал, что это не романтично. К тому же, если не слушать тётю Нину можно потерять отца. Аде он нужен самой, тут она права, почему она должна отдавать его какой-то хитрой и бессердечной соплячке. Ведь та знала, что у него есть дочь, жена и, несмотря на это, решила отобрать у них его. Воровка. Откуда берутся такие жестокие женщины. Почему они с мамой должны уступать его ей. Выходит "воробушек" такой же агрессор, как и фашисты, вероломно вторглась в их семью. Бессовестно залезла на чужую территорию и пытается оттяпать для своего пользования главный кусок. С чего Ада должна подарить ей его… Да никогда. Значит, война "воробушку". До победы. Надо будет непременно поговорить с мамой.

Устав от слёз я всё же уснула. Наверное, от усталости, лекарств и перенапряжения, но проспала всю ночь, как убитая. Проснулась рано. Дольше спать не могла. Светало. На утро должно было по идее быть легче. Но не стало. Рассвет боль не убрал и ничего не принёс кроме пустоты. Тяжёлая голова не отлеплялась от подушки, а тело всё ломило. Слишком силен был удар. Мы с Адой стояли за Костика горой тогда в 37-ом. Жизни бы за него отдали не задумываясь. Потому что любили и потому что он был наш Рутковский. Мы не хотели менять его фамилию арестанта "Крестов". Сейчас, именно потому что получили такой удар от Рутковского, которого знает вся страна, было ещё больнее. Я застонала… Осознание того, что каждая собака теперь может посмеяться мне в лицо и за моей спиной, ещё больнее для души. Вспомнив, что всё это мусолится в каждой семье, завыла. — "Ему никто даже вида не покажет, а вот нас, с дочерью, бросил опять на казнь, на людское распинание. Народ потешается полоская наши душеньки".

Услышав всхлипы, Ада с Ниной подбежали к кровати.

Ада нежно обняла меня и зашептала:

— Мамочка, ну не переживай ты так, не волнуйся… — старалась выдавить улыбку она.

…Как мне плохо. Мне ужасно плохо. Так, что я даже не хочу видеть Аду. Оп-па! Адка-то причём, она замешана на любви. Тогда он был только мой, безумно любимый и надёжный. Я торопливо обнимаю её, и прижимаю к себе. "Моя любимая девочка, прости!" Я смотрела на встревоженную дочь и думала: "У тебя есть человечек, которому ты нужна, который любит тебя и для этого человечка ты должна жить, Юлия".

— Адуся, прости девочка, я расслабилась. Напугала тебя. Всё будет нормально. Сейчас я поднимусь. Нам не на кого больше надеяться. Мы должны быть сильными…

Я изо всех сил старалась выглядеть, как обычно. Быть выше всего. Но мне трудно это давалось. Застывшие звёздочки в моих глазах ещё с началом войны, исчезли вообще и теперь уж навряд ли, когда появятся вновь, а они так нравились Косте. Глаза сделались тёмными и больными. Я встала, умылась и с большим трудом привела себя в порядок. Завтракать отказалась. Аппетита не было вообще. Я выпила чаю. Нина, не сбавляя напора, опять надавила на меня.

— Плохо? Понятно, что плохо. Ешь. Ишь, уморить себя хочешь! Думаешь тебе хуже всех?

Настроение было впору умереть, исчезнуть, превратиться в камень. Но я выдавила из себя что-то подобие улыбки. Ада вопросительно посмотрела на Нину. Та подала сигнал, мол, не волнуйся, всё будет нормально. Распрощавшись с Адой мы с Ниной отправились на работу.

— Юль, ты бодрись немного, — берёт меня под руку она, сразу же, как только мы выходим на улицу. — Не зачем всем свою беду демонстрировать.

— Я постараюсь. Правда, избавиться от чувства смеха за спиной мне, наверное, уже не удастся никогда. Хотя в чём моя вина, почему люди так не справедливы и жестоки. Его посадили, а били по нам с дочерью, он изменил, а душу рвут мне…

— Время горы равняет…

— Горы может быть, но женскую память навряд ли. Скажи, почему талантливый и умный в своём военном деле мужик оказался таким глупым с девчонкой?

— Ох, милочка, — улыбнулась Нина, — ты хочешь, чтоб мужик, глядящий орлом в одном деле, махал крылышками и во всём остальном. Так не бывает. Если много в одном месте собрано ума, то в другом прореха. Так и у него. Мой тебе совет, если любишь, не ломай себя. Другой может ещё хуже оказаться.