Книга Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

осиротелых детей.

«Твоя правда, Господи, — шептала Марфа, — грешна я, и Ты справедливо покарал меня, но теперь смилуйся, смири Свой гнев, не дай сгинуть роду Борецких!»

Долгожданный сон наконец придавил голову Марфы к подушке, но почти сразу она проснулась от истошного вопля:

— Боярыня, горим!!!

В ночной рубахе выбежала на галерею и замерла. Багровое зарево охватило полнеба. Сильный ночной ветер дул вдоль Волхова, гигантскими мехами раздувая бушующее пламя. Горел весь Неревский конец от Разважи до Великой, хвостатыми кометами летели во все стороны горящие головешки. В считаные минуты огненный вал докатился до усадьбы Борецких. Занялась сухая тесовая крыша терема, как живые корчились в пламени резные грифоны и китоврасы, звонко лопались венецианские стекла. С грохотом обрушилась кровля, погребая под собой нажитое годами добро. Урча и завывая, пламя разгоралось все сильнее, кидаясь на людей, словно лютый зверь. И вот уже запылали дворовые службы: конюшни, скотные дворы и амбары, дико заржали лошади, замычали коровы. Марфа металась среди слуг, выстраивала цепь с ведрами к реке, сорванным голосом отдавала приказания.

Но все было напрасно, к утру усадьба выгорела дотла.

Обессиленная, с обожженным лицом и опаленными волосами, боярыня молча глядела на пепелище, где прошли лучшие годы ее жизни, где рождались ее дети, где пировали ее гости. Взяв в руки спасенную икону, снова вгляделась в ее лик, с трудом подавляя в себе кощунственный гнев. Глаза Христа оставались непроницаемо строгими, а Его сложенные персты, казалось, грозили новыми бедами.

К ногам Марфы испуганным щенком метнулся Васята, ни на шаг не отстававший от бабки после смерти матери. Глянув на внука, Марфа устыдилась своей слабости.

— Ништо, Васятка, — шепнула она. — Мы с тобой другой терем построим. Краше прежнего!

2

В первую седмицу октября в Новгород привезли разметные грамоты великого князя. Это была война! Будто в страшном сне повторялась история шестилетней давности. Опять собрался совет господ думать, что делать, и опять разгневанной фурией ворвалась во владычную палату боярыня Марфа Борецкая.

— Сидите тут, а Москва уже на подходе! — исступленно кричала посадница. — Почто войско не снаряжаете? Почто монастыри не сожгли?

Ответом было гробовое молчание.

— Князь Василий, — с упреком обратилась Марфа к служилому князю Гребенке-Шуйскому. — Как ты такое мог допустить?

Старый воевода хмуро молчал, только побагровел прятавшийся в бороде шрам от сабельного удара. Зато живо вскочил на ноги архиепископ Феофил, вдруг явив решимость, которой ему всегда не хватало.

— Ты зачем сюда явилась, Марфа? — прикрикнул он. — Али звал кто? А обители жечь я не позволил! Мы тебя один раз уже послушались, и все понапрасну!

— То было лето, а теперь зима не за горами! — огрызнулась Марфа. — Под открытым небом московский князь долго осаду держать не сможет. Поморозит гузно и уйдет несолоно хлебавши.

Подал голос степенный посадник Фома Андреевич Курятник:

— Все одно не устоять нам, Марфа. Надо просить мира. А ежели мы воевать начнем, то и переговорам конец.

— Переговорничают с теми, кто за себя постоять может. А со слабыми да пугливыми никто договариваться не станет!

Господа отчужденно молчала. И в который раз остро почувствовала Марфа, как же не хватает ей сына Дмитрия.

— Думаете откупиться? Как бы не так! Сами утопнете и нас всех за собой утянете! — гневно вскричала Борецкая.

— Затвори уста, Марфа! — снова возвысил голос владыка. — Не то велю тебя под руки вывести!

— Добро! — горько усмехнулась боярыня. — Ну коли вы меня не хотите слушать, так пусть нас вече рассудит!

У дверей владычной палаты к Марфе подбежал ожидавший ее внук Васята. Как ни упрашивала его остаться дома, упрямо мотал крутолобой головенкой: я с тобой — и все тут. Одно слово — Борецкий!

…Вечевая площадь была пуста. Бронзовый немецкой работы колокол-вечник был весь в каплях осеннего дождя. В отличие от других новгородских колоколов он был «очапным» — качающимся. Один конец веревки спускался почти до земли, другой был привязан к рычагу, который раскачивал тяжелый купол колокола.

Марфа ухватилась за влажную веревку и потянула ее на себя. Колокол отозвался чуть слышным дребезжанием. Подбежал Васята, подпрыгнув, тоже ухватился за веревку, но и вдвоем они не могли заставить колокол зазвонить. И тут только Марфа поняла, как ослабела, исхудала и состарилась она за эти несчастные годы. Ей хотелось разрыдаться от осознания немощи своего тела, еще недавно налитого дерзкой силой.

— А ну-ка посторонись, боярыня, — вдруг раздался за спиной хрипловатый голос. — Не бабье это дело — в колокола звонить!

Ражий детина в рабочей сермяге и валяном колпаке, поплевав на руки, ухватился за веревку. И почуяв мужскую руку, колокол сразу отозвался радостным звоном:

— Бам-м! Бам-м! Бам-м!

Узнав знакомый голос, город тотчас навострил уши. Появились на площади первые вечники, и вот уже повалили толпы со всех пяти концов.

Когда площадь наполнилась, к вечевому помосту степенно двинулись посадники. Но, опережая всех, с молодой прытью взбежала на помост Марфа Борецкая, и вот уже разнесся над площадью ее натянутый как струна голос:

— Вольные мужи новгородские!

И полетели в толпу жгучие, пророческие слова. Пришел последний час испытаний, кричала Марфа, когда решается, быть или не быть Господину Великому Новгороду. Придет Москва, свяжет по рукам и ногам, переиначит все на свой чуждый лад. Вместе с вольностью исчезнет богатство Великого Новгорода, захиреет торговля, перетечет в московские сундуки его казна, а сам город превратится в московскую окраину.

— Так постоим же за Святую Софию, как стояли за нее наши деды и прадеды! — страстно выкрикнула посадница.

В наступившей тишине зло выкрикнул кто-то из вечников:

— Ишь как запела, а давно ль ты нас в упор не видела, богатством кичилась!

— Марфа дело молвит! — отозвался другой. — С Москвой нам не по дороге.

Выступил вперед славенский посадник Лука Полинарьин, давний недруг Борецких:

— Не слушайте Марфу, новгородцы! Она за сынов мстит, а нам дальше проживать надо. Нет у нас силы воевать, надо просить мира у великого князя. Верно я говорю?

Ждал криков одобрения, но в ответ полетела брань:

— Переветник! Заячья кровь! Тихобздуй! Продался Москве!

И вот уже закричали все разом, стали хвататься за грудки, четко хряснул первый удар, закрутились в толпе воронки драк, но все громче, все яростнее взвивался над площадью крик:

— Постоим за Святую Софию! За старину! За Великий Новгород!

Вече порешило