Книга Самокрутка - Евгений Андреевич Салиас

согласился и сержант. — Если все россияне начнут врать да ругаться как Гурьевы, что ж это будет? Содом!

Они вошли в свой домик и, простившись, разошлись по горницам спать.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I

Три брата Гурьевы и Пётр Хрущёв действительно вели себя невообразимо странно и глупо за последнее время. Виноват был старший Семён... Он действовал как бы в чаду собственных измышлений и грёз... Всякий день всё более и более народу собиралось в квартире на Плющихе. Самому Семёну Гурьеву его квартирка уже напоминала квартиру Григорья Орлова, на Морской в Петербурге,где с января до июня того же года замышлялся и готовился удар в пользу государыни.

Семён Гурьев уже воображал, что его дело — дело всей России.

Молодёжь и офицеры, с утра до вечера толкавшиеся в этом доме на Плющихе, собирались от праздности поболтать или просто даром отобедать и выпить на счёт тароватых хозяев. Все они, конечно, соглашались во всём с этими хозяевами, внимательно их выслушивали, поддакивали и вторили им, но за глаза поднимали на смех.

— Вишь, Орловых из себя корчат! — верно определяли некоторые.

Семён Гурьев, чтобы придать себе более значения, а со своего дела снять отпечаток бесцельного празднословия, сочинял всякие небылицы, не только дела, которых не предпринимал никто, но даже лиц никогда не существовавших.

В числе героев этого quasi заговора на Плющихе, явился таким образом полковник Лихарёв или Лихачёв, который будто бы был уже на пути в Шлиссельбург, чтобы спасать принца Иоанна и, похитив его — провозгласить императором. Между тем этот Лихачёв-Лихарёв — никогда и не существовал в действительности. Его выдумал Семён Гурьев с братьями.

Точно так же действовал со своей стороны Пётр Хрущёв. Он постоянно ссылался на участие в их деле, на согласие и поддержку таких лиц, как Панин, Шувалов, Миних и других, менее важных.

Самые недальновидные люди удивлялись дерзости болтливых офицеров на Плющихе или подсмеивались над их водотолченьем.

Но актёры, игравшие сначала пред публикой и морочившие её — скоро увлеклись игрой и стали сами себя морочить.

Они вообразили себя искренно тем, за что прежде хотели прослыть. Они вообразили в самом деле, что они центр, ядро громадного числа недовольных, люди призванные спасти отечество. Они вообразили под собой твёрдую почву, и увидели за собой, как бы находясь в угаре, — всю Россию.

— Мы — сила! С нами теперь хоть Фридриху потягаться! — сказал однажды даже Иван Гурьев.

От слов пустой болтовни пополам с вином и картами — незаметно перешли заговорщики к делу, т. е. к нелепым поступкам. Коноводы — Семён Гурьев и Пётр Хрущёв решили узнать, наконец, наверное от многих сановников, могут ли сторонники принца Иоанна рассчитывать на их прямую и явную поддержку. К самым видным лицам собрались они ехать с опросами. И когда? В самый разгар торжества коронования.

Пётр Хрущёв отправился к знаменитому основателю московского университета, Ивану Ивановичу Шувалову, который по роду жизни и занятий показался Гурьевым в числе самых ожесточённых "недовольных».

Шувалов жил в Москве уединённо, тихо и скромно, почти безвыездно сидел дома, не являясь ни на одно празднество. Он работал с утра до вечера, писал, читал, и заваленный книгами, мечтал только об одной перемене для себя: уехать и отправиться путешествовать за границу. Это было его заветной мечтой, о которой он переписывался с другом Дидеротом ещё в царствование своей благодетельницы Елизаветы. А теперь, при новом правительстве, будучи нелюбим Екатериной и не имея "своего места" при новом дворе — Шувалов решился окончательно покинуть родину, уехать и надолго...

Впоследствии он и исполнил своё желание и пробыл пятнадцать лет под ряд в разных государствах Европы.

Заговорщик и злоумышленник, явившийся к Шувалову — предлагал перевороты; да ещё немного выпивший дома "для куражу" — рассмешил Шувалова.

— Много вас, таких политиканов, г. Хрущёв? — спросил Шувалов у оратора-гостя.

— Нас тысячи... Вся гвардия!.. — сказал офицер, искренно веровавший в своё собственное измышление.

— Да вся гвардия, — сказал Шувалов, — два месяца тому назад... Больно скоро уж обернулись. Этак и у диких племён самоедских не бывает.

На все расспросы и на всё красноречие Хрущёва — Шувалов отвечал шуткой.

— Стало быть, вы за нынешнее правленье? Вам Орловы по сердцу? — сказал наконец Хрущёв.

— Нет... Лгать не стану. Говорю вам прямо, платя вам тою же монетою, т. е. откровенностью. Я веду опасные речи, в надежде, что это останется не оглашённым.

— За кого же вы стоите? Кого бы вы желали?

— Елизавету Петровну.

— Она же скончалась?!

— Да. Царство ей Небесное. Раньше времени. Дожить бы ей до совершеннолетия Павла Петровича и было бы благоденствие.

— И за нас вы стоять не будете?.. — спросил Хрущёв.

— Выеденного яйца не дам. Да и вы, извините, впотьмах бродите. Принц двадцать лет в безумии. Он сам есть не может. Его кормят как младенца. Это я знаю от верных лиц.

Хрущёв вытаращил глаза.

— Вот видите. Вы хлопочете сами не знаете за что.

— Да правда ли это?

— Моё вам в этом, молодой человек, дворянское слово... Я никогда ещё не солгал. Моя честь вам порукою.

Между тем Семён Гурьев, снарядив товарища к Шувалову, к "фрондёру", как его звали со слов императрицы, т.е. "frondeur", сам отправился к Н. И. Панину. Вельможа удивился, что незнакомый и вдобавок армейский офицер желает его видеть и настоятельно просит принять по важному "статскому" делу. Подобные разъезды офицеров и появленья их у вельмож бывали зачастую, за прошлые полгода, в Петербурге, перед июньским переворотом.

"Но теперь-то?!" — подумал озадаченный Панин.

И он послал своего дворецкого, умного старика, спросить у офицера Гурьева, не от Орлова ли он приехал?

Гурьев велел ответить, что он с господином Орловым был приятель, но раззнакомился, а приехал от себя самого. Панин заставил дворецкого два раза повторить себе этот ответ.

— А, вот как?! Ну, так поди скажи, чтобы он к себе самому обратно ехал и отвёз бы ответ, что такой рекомендации мне слишком мало.

Дворецкий точно исполнил поручение.

— Хорошо. Мы это, скажи Никите Иванычу, запомним, — дерзко ответил Гурьев и уехал.

— Однако имя и фамилию, на всякий случай, записать надо, — решил Никита Иваныч и в записной книжке вписал, улыбаясь иронически и ядовито:

"Семён Гурьев, поручик ингерманландского полка. Первый волонтёр будущего легиона "фрондёров».

Гурьев,