Книга Вини Пух и все остальные - Алан Александр Милн

— короче, чтобы не тратить много слов, вот!

Он подал Кристоферу Робину Лизорюцню, сердито оглянулся на остальных и сказал:

— Весь Лес тут собрался! Совершенно нечем дышать! В жизни не видел такой бессмысленной толпы животных, и главное, все не там, где надо. Неужели вы не понимаете, что Кристоферу Робину хочется побыть одному? Я пошёл!

И он поскакал прочь.

Сами хорошенько не понимая почему, остальные тоже начали расходиться, и когда Кристофер Робин закончил чтение стихотворения и поднял глаза, собираясь сказать «Спасибо», перед ним был один Винни-Пух.

— Это очень трогательно, — сказал Кристофер Робин, складывая бумажку и убирая её в карман. — Пойдём, Пух, — и он быстро зашагал по дороге.

— Куда мы идём? — спросил Пух, стараясь поспеть за ним и одновременно понять, что им предстоит — Искпедиция или ещё какое-нибудь Я-НЕ-ЗНАЮ-ЧТО.

— Никуда, — сказал Кристофер Робин.

Что ж, они пошли туда, и после того как они прошли порядочный кусок, Кристофер Робин спросил:

— Пух, что ты любишь делать больше всего на свете?

— Ну, — ответил Пух, — я больше всего люблю… — и тут ему пришлось остановиться и подумать, потому что хотя есть мёд — очень приятное занятие, но есть такая минутка, как раз перед тем, как ты примешься за мёд, когда ещё приятнее, чем потом, когда ты уже ешь, но только Пух не знал, как эта минутка называется. И ещё он подумал, что играть с Кристофером Робином тоже очень приятное дело, и играть с Пятачком — это тоже очень приятное дело, и вот когда он всё это обдумал, он сказал:

— Что я люблю больше всего на всём свете — это когда мы с Пятачком придём к тебе в гости и ты говоришь: «Ну как, не пора ли подкрепиться?», а я говорю: «Я бы не возражал; а ты как, Пятачок?» и день такой шумелочный, и все птицы поют. А ты что больше всего любишь делать?

— Это всё я тоже люблю, — сказал Кристофер Робин, — но что больше всего я люблю делать — это…

— Ну, ну?

— Ничего.

— А как ты это делаешь? — спросил Пух после очень продолжительного размышления.

— Ну вот, спросят, например тебя, как раз когда ты собираешься это делать: «Что ты собираешься делать, Кристофер Робин?», а ты говоришь: «Да ничего», а потом идёшь и делаешь.

— А, понятно! — сказал Пух.

— Вот, например, сейчас мы тоже делаем такое ничеговошное дело.

— Понятно! — повторил Пух.

— Например, когда просто гуляешь, слушаешь ТО, чего никто не слышит, и ни о чём не заботишься.

— А-а! — сказал Пух.

Они шли, думая о Том и о Сём, и постепенно они добрались до Зачарованного Места, которое называлось Капитанский Мостик, потому что оно было на самой вершине холма. Там росло шестьдесят с чем-то деревьев, и Кристофер Робин знал, что это место зачаровано, потому что никто не мог сосчитать, сколько тут деревьев — шестьдесят три или шестьдесят четыре, даже если привязывал к каждому сосчитанному дереву кусочек бечёвки.

Как полагается в Зачарованном Месте, и земля тут была другая, не такая как в Лесу, где росли всякие колючки и папоротник и лежали иголки; здесь она вся заросла ровной-ровной зелёной травкой, гладкой, как газон.

Это было единственное место в Лесу, где можно было сесть и спокойно посидеть и не надо было почти сразу же вскакивать в поисках чего-нибудь другого. Наверно, потому, что на Капитанском Мостике вы видели всё-всё на свете — во всяком случае, до того самого места, где, как нам кажется, небо сходится с землёй.

И вдруг Кристофер Робин начал рассказывать Пуху всякие интересные вещи — про людей, которых называют Королями и Королевами, и про ещё каких-то, которые называются Купцами, и про то место, которое называется Европа, и про потерянный остров посреди моря, куда не приходят корабли, и как сделать Насос (если нужно), и как Рыцарей посвящали, и какие товары мы получаем из Бразилии. А Винни-Пух, прислонившись спиной к одному из шестидесяти с чем-то деревьев и сложив лапки на животе, говорил: «О-ох» и «A-а, понятно» и «Не может быть», и думал о том, как было бы чудесно, если бы в голове у него были не Опилки, а настоящий Ум. И мало-помалу Кристофер Робин рассказал всё, что знал, и затих и сидел, глядя с Капитанского Мостика на весь Белый Свет и желая, чтобы так было всегда.

А Пух продолжал размышлять. И вдруг он спросил Кристофера Робина:

— А это очень хорошо, когда тебя посвищут?.. В эти… Ну, как ты говорил?

— Чего? — спросил Кристофер Робин нехотя, словно прислушиваясь к кому-то другому.

— Ну, в эти… на лошадке, — объяснил Пух.

— Посвятят в рыцари?

— Ах, вот как это называется, — сказал Пух. — А я думал, это посви… Ну ладно. Они не хуже Короля и Купца и всех остальных, про которых ты говорил?

— Ну, поменьше Короля, — сказал Кристофер Робин, и тут же, заметив, что Пух, кажется, огорчён, он поспешно добавил: — Но побольше Купца!

— А Медведь может стать им?

— Конечно, может! — сказал Кристофер Робин. — Я тебя сейчас посвящу.

Он взял палочку и, слегка ударив Винни-Пуха по плечу, сказал: «Встань, сэр Винни-Пух де Медведь, вернейший из моих рыцарей!»

Попятно, Пух встал, а потом опять сел и сказал: «Спасибо», как полагается говорить, когда тебя посвятили в Рыцари. И незаметно он снова задремал и во сне он и Сэр Насос, и Сэр Остров, и Купцы жили все вместе, и у них была Лошадка, и все они были верными Рыцарями доброго короля Кристофера Робина (все, кроме Купцов, которые смотрели за Лошадкой). Правда, время от времени он качал головой и говорил про себя: «Я что-то перепутал». А потом он начал думать обо всех тех вещах, которые Кристофер Робин захочет рассказать ему, когда вернётся оттуда, куда он собрался уходить, и как тогда трудно будет бедному медведю с опилками в голове ничего не перепутать.

«И тогда, наверно, — грустно сказал он про себя, — Кристофер Робин не захочет мне ничего больше рассказывать. Интересно, если ты Верный Рыцарь, неужели ты должен быть только верным и всё, а рассказывать тебе ничего не будут?»