Книга Трудно быть ангелом - Анна Шехова

– А я – свою школу танцев…

– А я бы пошла на курсы по мыловарению…

– А я бы заказала себе белье по французскому каталогу…

– А я бы поехала в путешествие по Индии…

– А я бы научилась играть в теннис и летать на параплане…

Желаний оказалось куда больше, чем мы думали. Какие-то из них были совсем простые и мелкие, которых мы стеснялись из-за их поверхностности. Какие-то выскакивали из нас словно чертик из табакерки – нежданные-негаданные.

Ася подгоняла нас, не давая времени подумать и отфильтровать слова. Мы говорили как есть, позволяя потоку излиться наружу.

Когда пролетел уже не один десяток кругов, и мы, опустошенные, лежали как котики на лежбище, Ася удовлетворенно сказала:

– Когда высыпаешь накопившийся хлам наружу, в шкафу гораздо легче найти по-настоящему ценные вещи.

Инка идет на танцы

Ее письмо упало ко мне в ящик в ночь на воскресенье. Я прочитала его за завтраком, смакуя тосты с авокадо, которые сделала для себя самой в честь одинокого утра. Письмо Инки было как нельзя кстати: оно подходило к моему настроению как вкус горького кофе.

«Мне не хватает наших встреч, и сейчас я уже не рискую звонить тебе, дорогая. Но на дворе ночь, и мне так хочется рассказать тебе, какая сука эта жизнь, что я не буду дожидаться утра. Вряд ли мне сейчас захочется идти спать – укладываться в постель, под бок Косте, стараясь не разбудить его. Впрочем, даже если разбужу, вряд ли он посмотрит на меня как-то иначе, чем вечером, когда я уходила на «джем». А ты догадываешься, как это было? Правильно, никак. Он даже не оторвал взгляда от монитора, когда я подошла поцеловать его в ухо.

И потом всю дорогу, пока поезд метро тряс мои кости к «Тульской», я думала – любит ли он меня, и почему же его любовь такая сонная, словно болото, покрытое ряской. Или это мои наивные убеждения, что любовь всегда греет и движет, что она может быть жгучей и резкой, нетерпеливой, жадной, яростной, но всегда живой, как ветер, или вода, или огонь. Его любовь – это плюшевый мишка, заснувший на полке под слоем пыли…

Хотя я – дрянь и не имею права так говорить. Я много думаю о том, любит ли он меня, но не помню, когда сама последний раз говорила ему о своей любви.

Когда добралась до места, то ноги сами нашли дорогу. Я не была на этих танцах больше года, но не забыла ни место, ни его запах.

И как только я переоделась (надела свои старые удобные танцевальные штанишки из розового велюра, обулась в чешки), тело сразу стало легким и упругим. Я потянулась вверх – как ты учила – к солнцу, невидимому за потолком и темнотой, но все-таки следящему за нами своим огненным оком. Мое тело стало настолько невесомым, что я могла бы танцевать на цыпочках.

Народу набралось довольно много. Я почувствовала, что жадно ищу знакомые лица, чтобы не чувствовать себя потерявшимся ребенком. Лица были. Ко мне подошел поздороваться Дамир – наш бывший преподаватель:

– О, Инопланетянка! Давно тебя не было видно!

– Я случайно выпила средство, делающее людей невидимками, – пошутила я. – Но срок действия закончился.

– Отлично, отлично! – Дамир сиял улыбкой, и мне приятно было думать, что он рад меня видеть. Хотя, скажу тебе честно, Дамир рад видеть любого, кто приходит танцевать.

Когда-то давно я принадлежала к этой же яркой и легкой когорте танцоров…

А потом была музыка и танцы. Человеку, не бывавшему на контактной импровизации, довольно трудно объяснить, что это такое. Но мне бы хотелось, чтобы ты себе представила.

Зал, где никогда никому не тесно, и лучшая музыка, которую можно найти в этой вселенной. Лучшая – потому что эта музыка ведет нас как флейта Крысолова: под нее невозможно тупо стоять, вытянув руки вдоль мешковатого тела.

Анжела – организатор джемов – мастерски подбирает музыку, хотя и говорит всегда, что для танца это даже лишнее. Лучше всего танцуется под ту музыку, которая звучит внутри каждого.

– Внутри меня давно не звучит никакой музыки, – сказала я ей после приветственных объятий.

Анжела – невысокая и уже немолодая, но с удивительно гибким и пластичным телом, умными темными глазами, легкая и яркая, как нестареющая хиппи. Впрочем, она и есть вечный хиппи, вечный ребенок цветов, который хотел танцевать и учить танцам и сделал это делом своей жизни.

– Не может быть, чтобы не было музыки. Музыка всегда есть.

– Ну, разве только унылые вздохи считать музыкой, – попыталась пошутить я.

– Конечно, вздохи – это музыка. Попробуй, закрой уши наушниками, не слушай эти барабаны. Станцуй танец своих вздохов. Это тебе сейчас важнее.

Мне хотелось сказать, что я вовсе не жажду танцевать тоску и уныние, не хочу изображать из себя пыль на лапах забытого плюшевого медведя. Меня, наоборот, тянет на яркие ритмы и барабаны, и маракасы, чтобы разбить серое окно и почувствовать хоть немного свежего воздуха.

Но ты же знаешь, Ангел, как опасно не слышать Вселенную, когда она говорит с тобой так прямо. Я буквально увидела за фигурой Анжелы свет из открывающейся двери. И кто-то почти прокричал мне на ухо: «Это подсказка, дурочка! Не вздумай сделать вид, что не слышишь ее!»

Я надела наушники, предложенные Анжелой, и начала слушать свои внутренние вздохи… Сумасшествие – это форма существования, верно, Ангел?

Я сказала про вздохи, просто чтобы отвязаться от липкой доброты Анжелы, которая не желала верить в людей без мелодий внутри. Но стоило закрыть глаза и приложить ладонь к груди – мне послышалось, что мое сердце действительно вздыхает. И я испугалась: это не были вздохи молодого сердца – бойкого и буйного, полного соков и страсти. Мое сердце вздыхало как старик, уставший карабкаться в гору, – сипло, натяжно, вымученно… Это были частые надрывные вздохи – как скрип калитки.

И я стала двигаться, подражая движениям своего старого сердца, которое, казалось, уже ничего не хочет и только просит оставить его в покое. Я изображала его, медленно двигаясь, роняя руки и ноги, покачивая всем телом, теряя равновесие и снова обретая. Периодически я закрывала глаза, чтобы слышать эту странную, но несомненную мелодию, которая рождалась внутри меня.

Я снова вспомнила слова Анжелы, что в каждом из нас живет великое множество мелодий – как в спящей флейте. Нужно только разбудить нас, чтобы мы запели и сыграли свои мелодии.

Сейчас я будила саму себя. И чем больше я танцевала под звуки своих вздохов, тем больше чувствовала, что это – не усталость. Точнее, не та усталость, которая бывает от долгой работы или долгой жизни. Это усталость от скуки, от долгого неподвижного сидения в душной комнате с обитыми чем-то теплым и мягким стенами. Мое сердце состарилось не от лет, а от скуки.

Оно в отличие от меня не могло долго выдержать моего середнячкового покоя. А может, сердце вообще не выносит покой, как ты думаешь?