Книга В добрый час - Эльза Вернер

— Как бы не так! — горячо возразил инженер, — теперь слишком уж поздно отступать. Прежде чем он дал ответ рабочим, у него еще был выбор: либо рискнуть своими деньгами, либо подчиниться воле Гартмана, как бы он ни куражился над ним; но теперь, после сцены с Гартманом, нечего и думать об уступке, иначе он безвозвратно лишится и намека на авторитет. Нет, он должен не останавливаться, а идти вперед, что и дает преимущество в борьбе.

— Ну, а если речь идет о состоянии?

— Ну, а если о чести?

И между ними завязался горячий спор, который обычно заканчивался тем, что каждый оставался при своем мнении. Так случилось и теперь, тем более что они вскоре расстались.

— Нечего сказать, прекрасная вещь нейтралитет, — проворчал инженер вслед директору, входя в свой дом. — Постоянно бояться и остерегаться, как бы не поссориться с какой-нибудь из воюющих сторон, постоянно быть настороже, не зная, какая из них одержит верх. Я желал бы всех этих трусов… Вильберг, какого черта вы здесь? Что вам нужно от моей дочери?

Молодые люди, услышав это восклицание, в испуге отскочили друг от друга, как будто их поймали на месте преступления. На самом же деле это был самый невинный поцелуй, который Вильберг позволил себе запечатлеть на ручке фрейлейн Мелании, но сделал это с таким чувством, что девушка растаяла. Отец же, в настроении, испорченном разговором с директором, увидев их вместе, свирепо накинулся на них.

— Я прошу у вас извинения, господин инженер, — залепетал молодой человек, между тем как Мелания, не усматривая ничего дурного в том, что молодой человек поцеловал ее руку, смело глядела на отца.

— А я прошу у вас объяснения! — сердито возразил инженер. — Зачем вы здесь, внизу, в прихожей? Почему вы не в гостиной, как того требуют приличия?

Требуемое объяснение никак не укладывалось в несколько слов; что же касается встречи молодых людей в прихожей, их вины в этом не было: Вильберг пришел к своему начальнику с поручением от господина Беркова. Он очень страдал из-за отъезда госпожи Берков, о котором узнал еще накануне вечером, но самый отъезд преспокойно проспал. Он вообще не любил рано вставать и никогда не поступил бы легкомысленно, то есть не стал бы подвергать себя простуде, выходя из дому в холодное туманное утро, когда так легко схватить ревматизм. Это не он стоял на рассвете под ветвями ели там, где шоссе поворачивало в лес, ожидая, несмотря на туман и холод, той минуты, когда мимо него проедет карета, чтобы хоть на мгновение увидеть одно лицо, что, однако, так и не удалось, так как Евгения, откинувшись в глубину кареты, с закрытыми глазами прислонилась к подушкам экипажа… И когда этот другой, возвращаясь, прошел мимо его окна и вошел в дом шихтмейстера, он спокойно почивал, а проснувшись, почувствовал себя бесконечно несчастным и всю неделю ходил с таким печальным лицом, что фрейлейн Мелания, встретив его случайно в прихожей, не могла не спросить с участием, что же с ним случилось.

Молодой поэт пребывал именно в таком настроении, когда хочется поделиться своим горем с кемнибудь, кто бы посочувствовал; он повздыхал, потом сделал несколько намеков и, наконец, открыл ей всю свою душу, чтобы вызвать к себе как можно больше сострадания. Сначала девушка расспрашивала его из любопытства, но, выслушав, была растрогана до глубины души. Она нашла эту историю в высшей степени романтичной, а бедного Вильберга достойным глубочайшего участия, и потому нисколько не смутилась, когда он, после всех излияний и утешений, схватил ее руку, чтобы запечатлеть на ней благодарственный поцелуй, причем без малейшей для нее опасности, так как любил другую. Вот за эту-то сцену и обрушился на них инженер, со всей прозой отцовского авторитета, и пожелал узнать, почему эти сердечные излияния происходили внизу, а не в гостиной, где присутствие матери, само собой разумеется, держало бы их в определенных рамках.

Вильберг, зная, что инженер не прав, обращаясь с ним таким образом, собрался, наконец, с духом и произнес:

— Я с поручением от господина Беркова.

— Да? Ну, это другое дело! Мелания, ступай! Ты же слышишь, что мы будем заниматься делами.

Мелания повиновалась; между тем ее отец остановился у лестницы, не приглашая молодого человека в комнаты, так что тот вынужден был передать ему поручение хозяина в прихожей.

— Хорошо! — спокойно сказал инженер, — упомянутые вами чертежи будут сделаны, и я отнесу их господину Беркову. А теперь я должен кое-что сказать вам, Вильберг! Несмотря на некоторую антипатию, кажется, взаимную, я всегда отдавал вам должное…

Вильберг поклонился.

— Я считаю вас дельным человеком…

Вильберг поклонился вторично.

— Но несколько ненормальным…

Молодой человек, приготовившись поклониться в третий раз, подскочил и уставился на своего начальника, который продолжал с невозмутимым спокойствием:

— Относительно вашей страсти писать стихи. Вы, может быть, думаете, что меня это не касается? Я и сам желал бы, чтобы это было так. Вы воспевали поочередно Гартмана, госпожу и господина Беркова. Можете продолжать, если это доставляет вам удовольствие, но не вздумайте, пожалуйста, воспевать мою Меланию. Я вам запрещаю это, потому что не хочу, чтобы моему ребенку забивали голову такими пустяками. Если вам понадобится новый сюжет для ваших поэтических произведений, то возьмите меня или господина директора, — мы оба к вашим услугам.

— Нет, уж не возьму! — сказал Вильберг, похоже, обидевшись.

— Как вам угодно, но только помните, что о моей дочери не должно быть написано ни единой строчки. Если когда-нибудь мне в руки попадется произведение «К Мелании», то уж я доберусь до ваших ямбов или как там у вас называются стихи-то! Вот все, что я хотел сказать вам. Прощайте!

С этими словами бесцеремонный начальник оставил поэта, оскорбленного в своих самых лучших чувствах, и стал подниматься по лестнице.

Наверху Мелания встретила отца.

— О папа, как ты можешь быть так жесток и несправедлив к бедному Вильбергу! Он так несчастлив!

Инженер громко рассмеялся:

— Несчастлив? Он? Этот поэт-неудачник? Он пишет ужасные стихи, и чем больше стараешься его образумить, тем яростнее продолжает заниматься этим. Что же касается поцелуя руки…

— Боже мой! Папа, ты совершенно заблуждаешься относительно этого! — решительно прервала его Мелания. — Это было знаком благодарности. Он ведь любит госпожу Берков… полюбил ее с первой минуты, конечно, безнадежно, потому что она была уже замужем. Его печаль вполне понятна, тем более теперь, когда ее отъезд поверг его в совершенное отчаяние.

— Значит, он с горя и совершенного отчаяния поцеловал твою руку? Странно! А откуда же ты все это знаешь, Мелания? Ты, кажется, уж очень что-то сведуща по части сердечных дел этого пастушка.

Молодая девушка подняла голову с видом несомненного удовлетворения.

— Я его поверенная; он открыл мне свое сердце. Я хотела его утешить, но это невозможно — он слишком несчастлив.