Книга Соблазнение Минотавра - Анаис Нин

На 64-й улице она выскочила из автобуса, не дождавшись, когда он полностью остановится. Ее походка изменилась. Теперь она шла стремительно, решительно, а ее бедра были словно налиты силой и энергией. Она шла, ступая всей ступней, как ходят латиноамериканцы и негры. Раньше, когда она шла к Алану, ее плечи были опущены, но теперь они были гордо расправлены, и она дышала глубоко, чувствуя, как ее соски впиваются в фиолетовое платье.

Когда она шла, по ее телу словно проходила волна: сначала вниз от ее ягодиц и бедер, а затем назад от ступней к коленям, бедрам, до самой талии. Так ее тело словно набирало силу перед событием, в котором будет задействовано целиком. На ее лице теперь не было ни тени смущения. Напротив, оно светилось таким ярким светом, что люди останавливались и глазели на нее, будто притянутые магнитом.

Уже начали вспыхивать вечерние огни, и тогда Сабина сравнила себя с вечерним городом, в котором огни зажглись одновременно, осветив его яркой иллюминацией. Огоньки вспыхнули одновременно в ее волосах, в ее глазах, на ее ногтях, в складках ее фиолетового платья, кажущегося теперь черным.

И только подойдя к квартире, она подумала о том, что до сих пор не знает, живет ли он один или нет.

Он проводил ее в комнату, похожую на него самого и обустроенную явно для одного. По стенам были развешаны его лыжные призы. На венской камчатной занавеси размещалась целая армия оловянных солдатиков в боевом порядке. На рояле в беспорядке валялись ноты, а посредине комнаты под свисающим с потолка зонтиком стоял недоделанный телескоп.

— Я хочу смотреть на звезды через собственноручно построенный телескоп. Сейчас я полирую линзу. Это занимает кучу времени и требует адского терпения.

— Но зонтик! — рассмеялась Сабина.

— Когда в квартире наверху начинают скакать дети, штукатурка сыплется и может поцарапать линзу. Мельчайшая пылинка может свести на нет результат многочасовой работы!

Она понимала его желание наблюдать планеты с помощью инструмента, сделанного собственными руками. Ей было любопытно, когда работа будет закончена, и она спросила, сколько еще времени это займет. Увлеченные телескопом, они вели себя как друзья и на какое-то время перестали подначивать и поддразнивать друг друга.

Они разделись, не выходя из этого настроения. Филипп игриво, как сущее дитя, корчил всякие гримасы. Он любил придавать себе нелепый вид, как будто уже устал быть всегда безупречно красивым. Он мог даже изобразить из себя Франкенштейна.

Сабина смеялась, но как-то натянуто. Осознавая всю зыбкость и хрупкость своего желания, она боялась, что, если его красота на самом деле исчезнет, она перестанет желать его. Исчезни певец из «Тристана и Изольды», поющий в сказочном Черном Лесу, и чего тогда останется ей желать?

Потом его холодные глаза почувствовали напряженность ее взгляда, и что-то в нем шевельнулось. Тлеющая в ней страсть сожгла его отстраненность. Он не любил этот пыл, такие чувственные всплески в женщине, но ему было любопытно убедиться, что они существуют. Ему нравилось рискованное прикосновение к этому огню, но только в темных глубинах ее плоти, когда оно не затрагивало его сердца, не могло его привязать. В своих эротических фантазиях он часто представлял себе, что занимается любовью с женщиной, у которой руки связаны за спиной.

Однажды она увидела, как огромная туча опустилась на гору, две вершины которой торчали, как соски женских грудей, и, тесно прижавшись, как бы обняла ее. И тогда он воскликнул: «Какое удивительное совокупление! Ведь у горы нет рук!»

Он устал строить рожи и, вернув своему лицу обычную безупречность черт, склонился над ней, чтобы воздать должные почести ее телу.

То, что произошло потом, было чудом, пульсацией такого наслаждения, равного которому не могут вызвать даже самые виртуозные музыканты, самые выдающиеся творения искусства, гениальные научные озарения или экстатическое воодушевление на войне. Даже самые совершенные пейзажи не могут произвести такого впечатления. Под воздействием этого наслаждения тело превратилось в высокую башню, окруженную фейерверками разливающегося по органам чувств удовольствия.

Она открыла глаза, чтобы до конца осознать пронзительную радость своего освобождения: наконец она свободна, свободна так же, как свободен мужчина, и теперь она тоже может испытывать наслаждение без любви.

Не чувствуя в сердце ни малейшего тепла, она смогла, как это могут мужчины, испытать наслаждение от близости с незнакомцем.

И тогда она вспомнила, что в таких случаях говорят мужчины:

— А потом мне захотелось уйти.

Она смотрела на голого незнакомца, лежащего рядом с нею, и он показался ей статуей, к которой ей совсем не хотелось еще раз прикоснуться. Он лежал, как статуя, далекий, совсем чужой, и в ней начал закипать гнев, обида, ей захотелось забрать назад тот подарок, который она преподнесла ему в своем лице, захотелось стереть все следы происшедшего, соскрести их со своего тела. Ей захотелось как можно быстрей и решительней освободиться от него, разъять и разъединить то, что на какое-то мгновение казалось слитым, — их дыхания, кожу, выдохи, соки их тел. Она осторожно выскользнула из постели, быстро и бесшумно оделась, стараясь не разбудить его. На цыпочках она прошла в ванную.

На полочке она обнаружила пудру, расческу, помаду в упаковках раковично-розового цвета. Рассматривая эти вещи, она улыбнулась. Жена? Любовница? Как замечательно смотреть на эти предметы, не испытывая ни малейшего расстройства, зависти или ревности! В этом и заключалась свобода. Свобода от привязанности, зависимости и самой возможности боли. Она глубоко вздохнула и почувствовала, что такой источник наслаждения ей нравится. Но почему так трудно было его отыскать? Почему так часто приходилось симулировать наслаждение?

Причесываясь и подкрашивая ресницы, она любовалась ванной комнатой, этой нейтральной зоной безопасности. Перемещаясь между мужчинами, своими любовниками, она всегда с удовольствием вступала в естественную зону безопасности (автобус, такси, путь от одного мужчины к другому, а вот сейчас — ванная), в зону, неподвластную грусти. А ведь если бы она любила Филиппа, все эти предметы — пудра, шпильки, расческа — больно ранили бы ее.

(Ему нельзя доверять. Я просто прохожу мимо. Я направляюсь в другое место, в другую жизнь, где ему меня не отыскать, где я ему совсем не нужна. До чего же здорово не любить! Я помню взгляд женщины, которую Филипп встретил на пляже. Этот направленный на меня взгляд был полон паники: она считала, что в моем лице явилась наконец та самая, которая уведет его с собой. Потом эта паника прошла, как только она услышала, каким тоном Филипп сказал: «Познакомься, это дона Жуана!» Женщина почувствовала тон его голоса, и страх в ее глазах сразу исчез.)

Завязывая шнурки сандалий, закутываясь в плащ, приглаживая свои длинные прямые волосы, Сабина испытывала неведомую ей доселе уверенность в себе. Она не только свободна от опасности, но и свободна для того, чтобы спокойно удалиться со сцены. Так она это определила. (Филипп заметил, что ему еще не доводилось встречать женщины, которая бы так же быстро одевалась и собирала свои вещи, ничего не забывая.)