Книга Без права на отказ - Татьяна Минаева

— Яна Абрамова, Россия, за произвольную программу набирает сто пятьдесят семь целых и три сотые балла. Это первое место!

Янка дернулась и, закрыв ладонями лицо, громко заплакала. Я бы мог сказать ей, в тысяча первый раз «не реви!», но это был как раз тот самый момент, когда она должна осознать, что она — первая. Её должно накрыть эмоциями. Слезы — это слезы победы.

Она громко всхлипнула и снова нырнула в мои объятия. Прижалась ко мне всем телом, обняла за шею и прошептала:

— Спасибо тебе, Олег, спасибо.

Я хотел сказать ей, чтобы не расслаблялась и не обольщалась, что это лишь первая серьезная ступень в нынешнем сезоне, да в общем то и во всей её карьере, что впереди чемпионат России и почивать на лаврах я ей не дам, но… вместо этого обнял её в ответ, коснулся губами её шеи и выдохнул:

— Будь счастлива, Яна.

Она тут же отстранилась и посмотрела мне в глаза с непониманием. Не поняла, что значили мои слова? Да я и сам толком не понимал, поэтому добавил:

— Поприветствуй зрителей. Давай же…

Кивнув, она послушно поднялась на ноги и, не скрывая слез и улыбки помахала трибунам. Они любили её. Любили, несмотря ни на что, хотя тогда, чуть больше месяца назад перед этапом во Франции, она всерьез опасалась, что её закидают тухлыми помидорами после проката. Глупая. Несмотря на то, что я, совместно с Федерацией фигурного катания выпустил обращение, где честно рассказал, что Елена Селезнёва — моя дочь, Янка все равно боялась, что мне не поверят, и моя репутация будет подмочена. Поэтому после второго места на этапе, на пресс-конференции призеров, призналась, что дала интервью Александровской на эмоциях и попросила у меня прощения. У меня и у всех болельщиков. На самом деле это было не важно для меня. Я давно оброс броней, еще в бытность действующим спортсменом, а вот Янка… за неё я переживал. Нам просто нужно это пережить. Немного времени, и мы справимся. Я знал это. Я дал ей возможность самой принимать решения. А она училась быть самостоятельной и взрослой.

Я стоял у борта, когда Яна вышла со льда после вручения медалей и фотосессии призеров финала Гран-при.

— У меня скулы уже болят улыбаться, — засмеялась она, забирая из моих рук чехлы.

— Привыкай, — усмехнулся я. Она нацепила на лезвия чехлы и, выпрямившись, посмотрела на меня. Взгляд её выражал радость, но я очень хорошо знал это выражение лица. Она снова чувствовала себя виноватой. Только теперь то за что? — Что случилось?

— Они все равно криво смотрят на меня, — недовольно выдохнула она, натянула протянутую мной олимпийку, застегнула до самого горла и пошла вперед. Я проследовал за ней.

— Почему тебя это так волнует? — спросил я негромко. Мы прошли мимо журналистов, жаждущих взять интервью, но я жестом указал, что не время. Всю необходимую информацию они смогут получить на пресс-конференции. Яна же, не обернувшись на мужчину, назвавшего её по имени, поспешила дальше по коридору к раздевалкам.

Перед дверью остановилась, вскинула голову и посмотрела на меня:

— Потому что мне важно, что обо мне думают другие люди.

— С каких это пор?

Она лишь неопределенно пожала плечами.

— Мне не нравится твое настроение, Яна, — выговорил я, прихватывая её за плечо. Подтянул к себе и, ухватив пальцами за подбородок, заставил посмотреть мне в глаза. — Что происходит?

— Ничего не происходит, просто я… — Она закусила губу и рвано выдохнула.

— Что «ты»?

Она несколько мгновений смотрела на меня, не мигая, а после, убрав мою руку, качнула головой и, выговорив: — Встретимся позже, — скрылась в раздевалке.

Она была странной. И не только сейчас, в данную минуту, она словно находилась в прострации. Это не касалось тренировок, но после… после она уезжала домой на общественном транспорте, не давая мне даже шанса подвезти её. А я… я возвращался домой, где меня ждала Лена. Где с головой меня накрывало чувство тоски, когда утром я не видел рядом с собой мою рыжеволосую дурную девчонку. Я даже представить себе не мог, как сильно оказывается можно тосковать по человеку, которого видишь ежедневно на тренировках. Который так близко, но так далеко…

По прилету в Москву я вновь предложил Яне отвезти её домой, однако она, перехватив в другую руку большой букет цветов, который ей вручили собравшиеся в зале прилета поклонники, качнула головой и заявила:

— Я уже вызвала такси. — Она говорила спокойно, но, черт возьми, я видел в глубине её глаз затаившуюся грусть! Хотел подойти и обнять, но она, будто бы предугадав мои действия, сделала шаг назад. — Встретимся послезавтра в Центре, — быстро проговорила она и, подхватив чемодан, направилась в сторону остановившейся неподалеку желтой Ауди. Я нагнал её, вырвал из рук чемодан и сам повез к машине. Только когда загрузил его в багажник и придирчиво осмотрел таксиста, я открыл Яне заднюю дверцу и выговорил:

— Садись. Как доберешься, позвони.

Она застыла, будто бы не решаясь забраться в тёплый салон, и мне пришлось чуть подтолкнуть её свободной рукой в спину.

— Не забудь позвонить, Яна, — снова повторил я, когда она уселась и, дождавшись её кивка, захлопнул дверь.

Наблюдая за отъезжающим автомобилем, я думал о том, куда все летит. Давно ведь уже не к чертям, а гораздо дальше. Но почему-то ни я, ни она, не можем сделать первый шаг, сесть и поговорить. Мне мешает собственное решение дать ей время, а ей… Я не знал, что её тревожит, но понимал одно — я люблю её. Люблю эту девочку, ставшую мне и спасением, и наказанием, и напоминанием. Ставшую моими мыслями, моими чувствами, моими желаниями. И что бы дальше нас ни ждало, это останется неизменным.

— Ты приехал! — Едва я вошел в квартиру, приставил чемодан к стене, тут же увидел вынырнувшую из кухни Лену.

Она стояла, сжимая лопатку в кулаке и улыбалась.

— Я готовлю ужин. Мясо с овощами. Почти все готово, я…

— Прости, я не голоден, — сказал я, понимая, что, волне вероятно, мои слова вызовут негативную реакцию, но единственное, чего мне хотелось — остаться одному.

— Хорошо, — вопреки моим ожиданиям, Лена согласно кивнула и снова скрылась на кухне.

Ничего больше не сказав, я подхватил чемодан и ушел в свою комнату.

Лена постучала спустя пять минут и, получив разрешение, произнесла, не проходя дальше порога:

— Я пойду погуляю.

— Поздно уже, и холодно, — сказал я.

— Я недолго, — поморщила она нос и снова на её лице заиграла улыбка. Я тоже улыбнувшись, кивнул. В такие моменты она так дико напоминала Дашку, что сердце мое болезненно сжималось. Она моя дочь… Я до конца этого так и не осознал. Яна спрашивала меня, люблю ли я её. Это, наверное, будет дико, но… в первую очередь я чувствовал, что обязан обеспечить ей нормальную жизнь. Я был ей должен за собственную трусость и за слабость её настоящей матери. А присутствовала ли в этой мешанине чувств любовь?.. Я не знал. Зато Лена знала. Я был в этом уверен.