Книга Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит - Генри Лайон Олди

Ладно, хватит про них. Я обещал про маму.

Я с мамой никогда не был особенно близок. Да и не особенно – тоже. Мальчиков лет с семи-восьми перестают пускать в гинекей, на женскую половину дома. Пусть растут с мужчинами! А до того – сколько угодно. Я сбежал из гинекея в четыре года. До того жался к материнским коленям, все хотел, чтобы мама меня по голове погладила. Я хотел, она не гладила. Смотрела мимо, будто меня не то что рядом – на белом свете нет. Не обижала. Следила, чтобы в чистом ходил, чтобы поел вовремя, умылся.

Ну и хватит, что еще?

Вместо мамы у меня были братья. Я таскался за ними хвостом, терпел подначки, сносил подзатыльники. Я знал, что такова мальчишеская любовь. Когда другие мальчишки, ошибочно решив, что я в семье – паршивая овца, пытались тоже одарить меня подзатыльником или насмешкой… О, они дорого платили за ошибку! Трудно сказать, кто первым кидался в драку: Алкимен, Делиад или Пирен. Кто стоял ближе к обидчикам, тот и был первым. Другие Главкиды не слишком-то от него отставали. Кулаки работали без устали. А где не требовался кулак, там разил острый язык Алкимена. Неизвестно еще, что бьет больней: удар или оскорбление. По-моему, эфирская детвора предпочитала кулаки – Алкименовы слова ветер разносил так, что до седых волос не отмыться.

К маме я иногда подбегал, стоял рядом. Слушал, как она командует служанками и рабынями, прачками и стряпухами. Настоящий полководец! И убегал, так и не заполучив хоть толику внимания. Случалось, шалил, надеясь на оплеуху или упрек – что угодно, лишь бы не равнодушие.

Шалости прекратились, едва я понял, что это не решение. Наказывали меня другие, не мама. Если в старости меня, как и дедушку Сизифа, накажут – это тоже сделают боги, не мама. Эвримеда, дочь Ниса, жена Главка Эфирского – по отношению ко мне она делала все, что должна была делать для младшего сына, и этим ограничивалась. Долг, не любовь.

Жаль.

– Этот несносный мальчишка! Боюсь, из-за него пострадаем мы все…

Я навострил уши.

4

Главный вопрос

Липа росла у задней стены дома. За стеной располагался гинекей, царство женщин. Щель видите? Ага, между верхом стены и карнизом крыши. Ну да, если снизу смотреть, она почти не видна. А если отсюда, с ветки…

Папа все грозится щель заделать. Не сам, конечно, каменщиков позовет.

В щель я видел маму. Она сидела у ткацкого станка, но не работала: руки лежали на коленях. Рядом с мамой стояла Аглая: мамина подруга, доверенная служанка. Аглая раньше была нашей кормилицей. Всех выкормила: меня, Пирена, старших братьев. Грудь – во какая! Два бурдюка с козьим молоком, не вру. Мне Аглая сказала, что я когда сосал, кусался. Дикий звереныш, улыбнулась она.

Ну, не знаю. Это вряд ли.

– Мало нам было свекра? Мне казалось, Сизиф нарочно злит богов. Ночами не спала, думала: зачем? Что за дурные выходки? Хочет призвать зло в наш дом?! Подвести сына под молнию?! Хочет, не иначе…

– Хотел, – поправила Аглая. – Больше не хочет.

– Когда жрецы возвестили о высшем наказании, я вздохнула спокойно. Зевс мудр, он сам отец и дед. Зевс не станет карать всю нашу семью из-за одной паршивой овцы. Камень? В гору? Пусть тащит, это занятие как раз для свекра. Но каков внук? Если бы я не знала, кто он, я бы решила, что этот мальчишка – весь в деда.

Мама избегала называть меня по имени. Этот мальчишка, этот несносный мальчишка… А раньше? Как-то не обращал внимания. Я попытался вспомнить, когда мама в последний раз звала меня Гиппоноем – и вскоре бросил это пустое занятие. Толкать камень в гору – и то легче, честное слово!

Вы удивитесь, но я обрадовался. Несносный мальчишка? Это была та самая оплеуха, о которой я втайне мечтал. В ней пряталось отношение. Все лучше, чем равнодушие.

«Если бы я не знала, кто он, я бы решила, что этот мальчишка – весь в деда.» Ну да, конечно. Я – сын Посейдона. Я не могу быть весь в Сизифа, мы не кровная родня. Камень, увидел я. Камень, гора, долгий путь к вершине. Память. Имя. Человек, не тень.

Может, я все-таки могу быть хоть чуточку в дедушку? Самую малость, а?

– На бога с копьем? Безумец!

С дротиком, поправил я. Мама – женщина, ей простительно.

– Убей Гермий его прямо там, во дворе, я сказала бы, что так лучше. Так я хотя бы знала, что бог не озлится на всю нашу семью. Я уже потеряла одного сына. Не хватало еще потерять двух остальных по вине этого сумасброда!

Потеряла одного. Потерять двух остальных. Двух, не трех. По вине этого…

Мне стало холодно.

– Да, госпожа, – согласилась Аглая. – Я тоже терзаюсь опасениями. Что говорит ваш сиятельный муж?

– Ничего! Даже слышать не хочет. А ведь я с самого начала была против! Не надо его брать, кричала я. Пусть несут куда угодно, хоть на край света! Только не в наш дом! Это не ребенок, это беда! Но разве мужчины послушают женщину? Молчи, велел мне Сизиф. Закрой рот. Каково, а?

– А ваш муж?

– Мой муж? Он всю жизнь пел с голоса отца. Даже сейчас, когда отец наконец-то умер так, что не вернется – он говорит, а я слышу Сизифа! Тень свекра ушла в Аид, а упрямство – в сына! Ну да, теперь-то мальчишку не выгонишь. Что скажут люди? Что Главк Эфирский не только мерин, но и осел? Что он разбрасывается сыновьями, словно они ничего не стоят? Они все числятся в сыновьях, и мои, и этот… Если правда откроется, будет только хуже. Не надо было его брать! Теперь поздно, теперь можно только молчать…

– Молчу, – согласилась Аглая. – Как рыба.

Мама ее не слушала:

– Откройся правда, и мы позавидуем свекру. Камнем, небось, не обойдемся. Нам еще при жизни чего похуже отыщут, а после смерти – и подавно. На бога с копьем! Взяли на свою голову, теперь расхлебываем…

Аглая подперла грудь руками:

– Вот-вот, госпожа. Я когда от вас узнала, кто его принес, вся сомлела. Кормлю, а сама думаю: пропадем. Вот ей-богу, пропадем пропадом. Такие люди так просто по ночам не приходят. Да еще с младенчиками… Ваш муж объявил его сыном, а я чую: это неспроста. Боится, как есть боится. Это ваш свекор ничего не боялся, даже смерти. Дохрабрился, герой! Вы со свекровью об этом не говорили?

– С Меропой?

Имя бабушки мама произнесла, как выплюнула.

– Свекровь не человек. Что ей до наших горестей? Я вообще не понимаю, что она в свекре нашла. Выйти за смертного, рожать ему детей… Мало того, она и нас за людей не считает. Слушает, а сама мимо смотрит. Ждешь от нее хоть словечка, ан нет – не дослушает, уйдет. А ты, значит, весь дом держи на себе, хоть упади! Весь дом, как небо! Плечи болят, сердце ноет. Нельзя было его брать, этого мальчишку. А и взяли, так отослали бы: на пастбища или еще куда. Все меньше опасений…

Стараясь не шуметь, я слез на землю. Надо мной шелестела старая липа. «Почему ты не задал мне главный вопрос? – шептала она голосом дедушки Сизифа. – Почему? Тебе следовало спросить, сын ли ты своей матери. Но ты не спросил, а я уже не отвечу.»