Книга Перстень Иуды - Сергей Куликов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наступила тишина, усугубляемая звоном в заложенных ушах. Еще не понимая, что произошло, Бояров зачем-то крикнул, обращаясь к толпившимся в стороне секундантам и доктору:
– А что теперь, господа?
Но те его не слушали: все пятеро бросились к распростертому в мокрой траве телу князя.
Бояров видел, как мужчины склонились над Юздовским, как доктор, стоя на коленях, производит какие-то манипуляции…
«Неужели я убил его? – равнодушно думал Павел. – Значит, я остался жив?!»
Он не знал, радоваться ему или скорбеть.
«Убил! – понял он, видя, как один из секундантов распрямился и снял цилиндр. – Убил!».
Первым к Павлу подбежал капитан Дымов. Глаза его блестели, он был крайне возбужден:
– Ну, братец, ты и сподобился! – почти закричал Дымов. – Какого матерого завалил!
«Будто на охоте, о кабане говорит», – отстраненно подумалось Павлу.
Слова доходили глухо, словно сквозь вату.
– А выстрел какой! Выстрел-то! Прямо в горло, – капитан тыкал себя пальцем в кадык. – И перебил позвоночный столб! Почти оторвал голову! Это же надо!
Он перевел дух.
– Теперь, дорогой Павел Львович, вступишь в наследство, не забудь, кому обязан своим благополучием…
– Да будет вам капитан, – мрачно сказал подошедший Хомутов. – Чему радуетесь?! До благополучия еще дожить надо. Теперь нашему герою впору о своей судьбе задуматься…
– А что будет с телом князя? – тихо спросил Павел.
– А то уже не наша забота, – буркнул капитан Дымов. – Поехали домой…
Дело о дуэли
1834 г. Санкт-Петербург
Государь стоял вполоборота к графу Бенкендорфу и рассеянно глядел в высокое окно Зимнего дворца, перечеркнутое косыми струями осеннего дождя. Совсем рядом Нева катила свои свинцовые, даже на вид холодные волны. Паровой буксир с натугой тащил тяжело груженную баржу. Резкие порывы ветра раскачивали тонкие березы на гранитной набережной, рвали пожелтевшие листья и пригоршнями бросали на поднятые верхи колясок да в лица редких прохожих, прячущихся под блестящими зонтами. От этой картины веяло унынием и безысходностью. Так же, как от доклада графа.
– …пили самогонку и вступали в интимные отношения в течение всего вечера, но потом Василий приревновал ее к соседу…
Неожиданно дождь прекратился, сквозь рваные облака сентябрьского неба выглянуло солнце и заиграло тысячами зайчиков на волнах и мокрой листве деревьев. Николай Первый еле заметно улыбнулся. Почему-то это показалось ему хорошим знаком, и настроение чуть-чуть улучшилось. Стоя со сцепленными за спиной руками, он внимательней вслушался в слова Бенкендорфа.
– …и ударил ее штофом по голове. Вышеозначенная Зоя Муханько была этим ударом убита. Вышеозначенный Василий Лупатый был препровожден в участок, где и признал свою вину.
Начальник Третьего отделения сделал небольшую паузу. У него было благородное лицо, умные внимательные глаза, бакенбарды… Углы рта чуть поднимались вверх, будто готовились к улыбке. Над высоким лбом уже образовалась приличная лысина, и граф маскировал ее, зачесывая волосы с висков. Он был в мундире Лейб Гвардии Жандармского полуэскадрона, который надевал в праздники, и всегда – на доклады к Государю. Золотые эполеты, аксельбанты, высокий стоячий воротник, золотой пояс со шпагой придавали ему вид торжественный и солидный.
– Второго дня артельщик Лука Собакин, возвращаясь из трактира домой, в одиннадцатом часу вечера был остановлен тремя злодеями. Угрожая ножом…
Николай нетерпеливо поднял руку:
– Послушайте, Александр Христофорович, мы же с вами договаривались, что вы не будете обременять меня сообщениями, кои не имеют сколько-нибудь большого значения. А вы, штофом по голове, Лука Собакин…
– Простите ваше величество! Я думал…
Николай Первый поморщился.
– Есть там у вас что-нибудь заслуживающее моего внимания?..
Он был на четырнадцать лет младше начальника Третьего отделения своей канцелярии, но тоже успел обзавестись глубокой залысиной, которую, в отличие от подчиненного, маскировал зачесом с одной стороны – справа налево. Государь имел вид суровый и властный. Холодные глаза, маленький, плотно сжатый рот, остроконечные усы, волевой подбородок. Лицо постоянно сохраняло высокомерное выражение… Царь тоже был в мундире – красном, со стоячим сине-белым воротником, серебряными эполетами и пуговицами. Слева под ключицей висел большой орден Андрея Первозванного. Широкая синяя лента через плечо контрастировала с красным сукном мундира, но совпадала с синим колером стен высокой залы, по стенам которой висели портреты знаменитых предков.
Бенкендорф стал торопливо перелистывать бумаги в своей папке.
– Вот разве что… Вчера в восемь утра двое дворян дрались на дуэли. На пистолетах.
– Что такое?! – Государь резко повернулся к графу. – Опять дуэль?!
– Да Ваше Величество!
Брови императора нахмурились.
– Когда же лучшие мои подданные перестанут истреблять друг друга? Похоже, нашим дворянам все нипочем: и указ Петра Великого, и уложения Екатерины Великой, и мои распоряжения! Эти поединки не только не прекращаются, а становятся все более частыми.
По мере того как Николай говорил, голос его становился все более раздраженным, и Бенкендорф счел за лучшее промолчать.
– Кто стрелялся-то?
Прямой вопрос требовал точного ответа. Бенкендорф почтительно наклонил голову.
– Князь Юздовский и молодой дворянин, недавно прибывший из Рязани, некий Павел Бояров. Сей молодчик является племянником графа Опалова, если вашему величеству это имя что-то говорит…
Государь чуть наморщил лоб:
– Ну, Юздовского, положим, я помню. Это тот, у которого дома я осматривал коллекцию картин, оружия и всякого антиквариата? Он еще хлопотал о сыне – служба в императорской гвардии или что-то такое…
– Совершенно верно, Ваше Величество, – подтвердил граф.
– Второго я, конечно, не знаю. А имя его дяди мне что-то говорит…
– Это уже немолодой человек, который несколько лет назад неожиданно отличился рядом скандалов. Известный карточный игрок, ловелас… В свое время я докладывал Вашему Величеству о его похождениях…
– Припоминаю, – произнес Николай Первый. – Как говорится, яблочко от яблоньки… М-да-а. Я, знаете ли, Александр Христофорович, все больше убеждаюсь, что дворянство наше не столько судьбами отечества озадачено, сколько поисками приключений. Все это – суть просвещения, вольнодумства и нежелания трудиться. Если им не жаль лбы под пули подставлять, если им жизнь не дорога, так пусть едут на Кавказ или еще куда-нибудь, где своим животом могут какую-то пользу России принести. Праздность – причина всех наших бед. От праздности и вольнодумства они и на Сенатской площади бунт учинили. А, как мы с вами убедились, бунт оказался пустым, ничего под собой сколько-нибудь серьезного не имевшим. Так, глупые прожекты, чуждые России.
