Книга Естественное убийство. Невиновные - Татьяна Соломатина

Когда дядя Вова очнулся, осознал себя в пространстве и понял, что надёжно в нём зафиксирован, он услышал звук. Звук был такой: «вжик-вжик». Он сфокусировал взгляд – и узрел свою любимую жёнушку, в паре метров от него натачивающую нож.

– Дорогая, что ты делаешь? – спросил он, превозмогая борьбу рашпиля-языка с сухостью слизистых оболочек ротовой полости.

– Точу нож, – коротко ответила супруга.

– Зачем? – осторожно поинтересовался дядя Вова.

– Наточу – отрежу тебе яйца.

Он жил с ней не первый год и потому знал, на что эта женщина способна. При всех её недостатках, трактуемых иными как достоинства, и всех её достоинствах, трактуемых иными в качестве недостатков, эта дама была дамой слова. И дядя Вова испугался. Он как-то вывернулся из прочных капроновых канатов, ободрав себе в кровь руки, и, отобрав у жены орудие запланированной кастрации (по дороге немного порезавшись там-сям, но что такое руки по сравнению с яйцами?!), хорошенько её поколотил. Чего не делал ни до, ни после.

После эпизода с батареей он даже не пил. Где-то с полгода. А потом снова сорвался. За год спустил всё. Не только своё, но и имущество супруги. Этому способствовали не только его неспособность вести дела из-за полной отдачи пагубной страсти, но и политэкономическая ситуация в стране.

Ещё через год дядя Вова погиб. Сгорел. Несчастный случай. Напился в стельку и курил в постели. А тут внезапные объятия Морфея на фоне полной алкогольной анестезии. При повышении уровня спиртного в крови болевой центр головного мозга немеет, от чего тело становится совершенно нечувствительным. Даже к огню. Точнее, не тело, а рецепторы. Тело ведёт себя точно так же, как ведёт себя при соприкосновении с огнём любая органика, – сгорает. Испаряется. Иногда дотла, а иногда удаётся похоронить лишь слегка прожаренный труп. Соседи учуяли запах дыма и вызвали пожарных. Так что Алёниной матушке хотя бы осталась обгорелая голая квартира. Ни мебели, ни спущенных на еду (и на алкогольную дозу) «колокольчиков», ни даже старых шуб, тоже давно проданных.

На похоронах дяди Вовы выросшая уже Алёна не задавалась никакими вопросами. Ей как-то всё стало до одного интересного места, выражаясь фигурально. Потому что Алёна была беременна. О чём сама узнала только пару дней назад – и благоразумно рассудила, что сейчас не самое подходящее время для публикации данной новости в семейной стенгазете.

Аборт она делать не собиралась. Потому что дитя в её чреве было плодом большой и страстной любви. Так ей тогда казалось. Слово «любовь», проделав позже работу над ошибками, она безжалостно вычеркнула из того бездарного сочинения под названием «Роман с женатым мужиком». Но страсть была такая сжигающая, что куда там упокоенному дяде Вове с его пепелищем. В географии Алёниной души надолго поселилась одна большая пустыня. А в исключительно женской семье Соловецких – очередная очень красивая и здоровая маленькая девочка…

Спасибо бабушке и даже где-то в чём-то матери – если бы не они, то не закончить Алёне институт. Тем более – не закончить его с красным дипломом.

«Счастливый отец» даже не был в курсе. Честно говоря, красивая и здоровая маленькая девочка никогда бы не появилась на свет, если бы сама Алёна была в курсе своего состояния на тот момент, когда её убеждения ещё позволяли сделать аборт. Алёна Соловецкая не была девушкой богобоязненной. Будь она таковой – вряд ли поступила бы в медицинский институт. И тем более стала бы спать с женатым мужиком. Она не воспринимала массу делящихся клеток как существо, наделённое душой, и испытывала бы, сделав аборт в раннем сроке, мук совести не больше, чем испытывает их человек, насадивший дождевого червя на крючок. Если масса делящихся клеток наделена душой – то каждый убиенный вами дождевой червяк навеки лишает вас возможности получения визы в рай. Не говоря уже о мухах и тараканах. И если масса делящихся клеток обладает душой, то и раковую опухоль, пожалуй, не стоит вырезать – она не живёт вне вашего организма. А если обладает душой каждая отдельная митохондрия каждой отдельно взятой клетки, то… Короче, прав был господь, придумав апокалипсис. Люди иногда кого хочешь достанут!

Но Алёне некогда было обо всём этом размышлять – просто потому, что было некогда. Она училась. А тут – роман. А учиться надо. Ну и роман. Нестись по первому свисту в гостиницу, на чужие квартиры и дачи – романтика! И зачёты-экзамены. Объект безумной влюблённости не слишком беспокоился о репродуктивных возможностях юной любовницы. Он с ней отдыхал. А отдых расслабляет. Думать ему было где. В семье. Жена-ровесница, дети-двоечники. Алёна же так влюбилась, что прямо ой! И даже ой-ой-ой! Так влюбляются все молоденькие девочки, особенно если не в ровесников и не в соседа по институтской парте. Ну что такое ровесник-соученик? Малолетка! И всё время рядом. То переживает, что двойку получит, то в носу ковыряет. Очевиден, прозрачен. Прост. Так неинтересно. А если сначала интересно – то быстро надоедает. Алёна не то встречалась, не то влюбилась именно в ровесника-соученика Сеню Соколова. На первом курсе. Или скорее он в неё. Она бы и не обратила внимания, но Сеня всё время был рядом. И ужасно быстро ей надоел. В качестве объекта влюблённости. А в качестве рыцаря, друга-приятеля и даже подружки – с Сеней было весело и надёжно.

Довольно часто они занимались у Алёны дома. И бабушка была спокойна. Встречается с парнем-однокурсником. Уже не первый год. В своей комнате с ним занимается. А чем – атласами Синельникова и Елисеева или чем-то другим – не так уж и важно. Главное – под крышей дома, и то ладно. Да и мальчик хороший, жаль только, не из Москвы. Хотя почему это «жаль»? Где жить у Алёны есть. И значит, и у него будет. Сеня бабушке нравился. Шумный, но заботливый. Неуклюжий, но внимательный. Всегда не для проформы, а от души поинтересуется, как дела. И будет слушать и даже сочувствовать стариковским пустякам. Алёна никогда не сочувствует. Выслушает и: «Ба! Ну чего ты ноешь? Ты что-то изменишь, если будешь по двадцать раз повторять одно и то же?» Дочери – той и вовсе некогда. Из романа в роман бросается, чёрная вдова. Прости господи за такие шутки, но тут иначе и не скажешь. Нет-нет, и внучка, и дочка любят, но вот чтобы выслушать лишний раз – так нет! А много ли пожилой женщине надо? Вот Сеня – тот человек. Хороший муж будет у внучки. В белом халате. Смолоду и один на всю жизнь. Дай-то бог! Будьте счастливы, дети!

Но «дети» если чем-то, кроме учебников, и занимались – так только в фантазиях Алёниной бабушки. Хотя нет, занимались! Но не тем, чем в мечтах стареющей добрячки, желающей всем хорошего и ещё лучшего. Кроме анатомии и физиологии – исключительно по учебникам и руководствам! – они ещё очень много разговаривали. Вернее, Алёна Соловецкая рассказывала Семёну Соколову про свою огромную любовь. А Семён Соколов про огромную любовь Алёны Соловецкой выслушивал. Неизменная карма всех добродушных людей – выслушивать про чужую любовь.

Случилась любовь Алёны Соловецкой внезапно, как и всё, что огромных размеров. В норме с человеком ничего такого, огромных размеров, не случается. Человек – животное пугливое и небольшое, потому всегда предпочтёт что-нибудь размером попривычней, поудобнее для использования. Потому всё слишком огромное – деньги, эмоции, плита бетонного перекрытия или ведёрная сифонная клизма – обрушивается на нормального человека внезапно. Можно, конечно, спорить. Но ещё ни один нормальный человек, отправляясь на рынок за килограммом творога, не вернулся оттуда с цистерной молока. Вот шёл-шёл себе за килограммом творога, размышляя по дороге о том, будет ли сегодня именно та бабка, у которой он всегда берёт творог, а тут вдруг цистерна молока. Дорого, ненужно и морока. Но – внезапно вспыхнувшее, совершенно иррациональное чувство – и вот у тебя цистерна молока. Ненужная цистерна молока – это порыв. А вовсе не большое и светлое чувство. Светлое и большое чувство – это как раз тот самый килограмм творога. Из года в год, у одной и той же бабки, за одним и тем же прилавком, пока бабкина смерть не разлучит человека с этим конкретным творогом.