Книга Игра в молчанку - Эбби Гривз

Я хорошо помню, как Элинор впервые появилась у нас с явными признаками депрессии. То есть, депрессия у нее, возможно, была и раньше, только тогда мы не хотели этого замечать. Со дня ее рождения прошло около двух месяцев, и цепочка с брелоком лежала в синей бархатной коробочке на туалетном столике возле твоей кровати (почтовая коробка давно отправилась в мусорное ведро). Элинор приехала вскоре после ужина. Ты как раз принимала ванну, и я не раз благодарил Бога за то, что в тот день ты не торопилась. Тебе не нужно было видеть Элинор в таком виде, честное слово – не нужно.

Первое, что мне бросилось в глаза, это покрасневший нос и глаза, из которых безостановочно текли слезы. Она сослалась на аллергию к каким-то цветам, хотя на дворе стоял октябрь, и официальный индекс пыльцы в воздухе был близок к нулю. Зрачки Элинор были огромными, как у совы, глаза остекленели, взгляд блуждал. Несмотря на довольно прохладную погоду, ее лоб блестел от испарины – так бывает, когда у человека температура, однако она не говорила, что простудилась. Прежде чем отправиться спать, ты включила отопление на максимум, но, наблюдая за Элинор от двери гостиной, я видел, что она вся дрожит.

– Рад снова тебя видеть, Элинор, – сказал я, обращаясь к ее затылку (она сидела перед телевизором, то и дело переключая каналы с помощью пульта). – Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

Она не обернулась, поэтому я прошел вперед и сел в кресло, чтобы оказаться в поле ее зрения.

– И все равно вид у тебя больной, – сказал я, и, собрав волю в кулак, добавил: – Что ты принимаешь?

– А это важно?

– Да, Элинор. Для меня нет ничего важнее.

Она выключила телевизор и ненадолго встретилась со мной взглядом.

– Я уже взрослая, папа.

– Я знаю. Но это не значит, что мы за тебя не волнуемся.

– Я могу делать, что хочу! – глаза Элинор вспыхнули злобой, и мне захотелось отодвинуться от нее подальше, но я не мог. Я уже зашел слишком далеко.

– Можешь, конечно, но мама и я очень о тебе беспокоимся. Мы хотим тебе помочь.

На мгновение мне показалось, что она хочет что-то сказать, но это был просто зевок – такой широкий, что казалось еще немного, и дело кончится вывихом челюсти. А еще мне показалось – если бы Элинор могла, она проглотила бы меня со всеми потрохами.

– Элли, дорогая… скажи, что мы можем для тебя сделать? Мы хотим помочь… – повторил я зачем-то. – Ты можешь оставаться здесь сколько пожелаешь. Мы найдем хорошего врача и оплатим лечение, мы… – Я исчерпал свой запас идей, которых оказалось прискорбно мало. В голове у меня роились и другие мысли, но я понимал, что, высказанные вслух, они прозвучат неубедительно.

– Это моя жизнь, правда? – с нажимом проговорила Элинор после небольшой паузы.

Я кивнул. Она была права… во всяком случае, я не знал, что на это возразить.

Элинор тем временем наклонилась вперед и, словно пытаясь измерить свой болевой порог, принялась трогать пальцем стоявшие на журнальном столике кактусы в горшках. Больше всего ей приглянулся экземпляр с длинными и тонкими иглами. Насколько я помнил, этот кактус я подарил тебе во время одного из наших с тобой первых свиданий. Просто удивительно, как он до сих пор уцелел. Мне оставалось только взять с него пример и проявить стойкость и упорство.

– …А раз так, я могу поступать как считаю нужным.

– Элинор, не надо… не надо так говорить! – последние слова я почти прошипел, боясь привлечь твое внимание. Судя по доносящимся из ванной звукам, ты уже закончила купание и могла появиться в гостиной в любую минуту. – Пожалуйста! Ведь мы же тебя любим!..

Так я разыграл наш единственный козырь. До последнего я надеялся, что мне не придется пускать его в ход, но сейчас я не видел другого выхода.

– Я знаю, что вы меня любите. И знаю, что я этого не заслуживаю. Я плохая. Я вас подвела. Обманула ваши надежды. Уж, наверное, не этого вы ожидали от своего единственного ребенка! Все это я знаю…

– Я вовсе не это имел в виду! – я осторожно коснулся ее руки чуть выше локтя и почувствовал, как спазматически дернулся ее бицепс.

– Мы любим тебя такой, какая ты есть. Просто мы хотим, чтобы ты поправилась… чтобы у тебя снова все было хорошо. Что тут плохого, Элинор?.. Что мы делаем не так? Скажи, и мы постараемся все исправить. Ради тебя мы готовы на все! – последние слова я почти прошептал. Я боялся за нее, очень боялся. Одно дело подозревать, что у твоей дочери есть проблема, и совсем другое – получить подтверждение своим страхам.

– Ничего, – выдохнула Элинор после очень долгой паузы, показавшейся мне вечностью, и на несколько мгновений встретилась со мной взглядом. – Вы все делаете правильно. Дело не в вас, а во мне…

Спросить, что с ней не так, я не успел. Прежде чем я опомнился, она поднялась и скользнула мимо меня к двери. На долю секунды Элинор, впрочем, замешкалась; она была совсем рядом, и мне захотелось коснуться кожи на ее виске́, где волосы оставались по-младенчески тонкими и мягкими. Подняться и поцеловать ее я не посмел из страха, что она бросится прочь.

– Спокойной ночи, папа.

На следующий день ее уже не было. Ты даже не успела вручить ей наш подарок ко дню рождения.

Вся наша последующая жизнь была своего рода компромиссом – половинчатым решением проблемы, которую следовало лечить самым радикальным способом. Впрочем, это касалось в основном меня. Это я снабжал ее деньгами и давал Элли приют, когда она находилась в процессе переезда с квартиры на квартиру, когда принимала дозу или когда страдала от ломки. До сих пор не знаю, сколько тебе известно о наших с Элинор контактах, поскольку большинство из них я старался осуществить, когда ты принимала ванну или отправлялась в поход по магазинам.

Справедливости ради следует сказать, что Элинор никогда не просила денег напрямую. Но даже несмотря на то, что она не облекала свою просьбу в слова, я всегда чувствовал, что́ ей нужно. «У меня сломался телефон». «Скоро платить за квартиру, а у меня как раз сейчас в карманах пусто», – говорила она, и я совал ей десятку или двадцатку. Сомневаться в ее словах и тем более проверять их у меня не было ни сил, ни желания. Вместо этого я старался задавать вопросы, которые казались мне намного более важными. «Как ты себя чувствуешь, Элли?» «Не хочешь ни о чем рассказать?» В ответ на последний вопрос она неизменно качала головой и молчала – совсем как ребенок, которого среди ночи подняли с кровати. Она… она таяла на глазах, Мегс! Исчезала как дым, как туман. Когда-то горевший в ее глазах огонек погас, и надвигающийся мрак почти поглотил ее. Расспрашивать Элинор о том, что она делает, что думает, какие у нее планы, было, скорее всего, бесполезно, и мне хотелось только одного – удостовериться, что она все еще способна хоть что-нибудь чувствовать.

Напуганный и приведенный в состояние полного паралича воли одной мыслью о том, что нашу дочь могут выбросить на улицу и что у нее нет денег даже на еду, я раз за разом вкладывал в ее холодную ладонь хрустящие банкноты. Мне не было нужды предупреждать Элинор, чтобы она ничего не говорила тебе: словно по мановению волшебной палочки деньги исчезали в ее карманах, и я слышал небрежное «Спасибо, па!», да и то не всегда. Ты, наверное, хочешь узнать, когда я испугался сильнее всего?.. Наверное, когда Элинор сказала, что истратила все деньги на билет. А ведь доехать от Манчестера до Оксфорда всегда стоило гроши!