Книга Дворец из песка - Анастасия Дробина

– А мне туда зачем? – осторожно поинтересовалась я, вспомнив неприветливую физиономию деревянного Огуна, забытого Жозе в моей квартире на Северной.

– Затем, что я людям обещал, им надо на тебя посмотреть… Да не верещи ты, дура! Самой интересно будет, еще спасибо скажешь… Идем, короче. Да где эта зараза там?! Лу! Убью! Спускайся, курва!

«Курва» вышла во двор в желтом платьице, с блестящими серебряными браслетами на запястьях, с безмятежной улыбкой на накрашенных губах и маленькой сумочкой в руках. Жиган шлепнул ее по заду, придавая необходимое ускорение, хихикающая Лу пулей вылетела за калитку, Франселина помахала нам из окна кухни, и мы вышли на улицы Баии.

Баия, столица северного штата Салвадор, портовый город, неофициально называется «черной столицей» Бразилии. Я поняла, почему это так, идя за Жиганом по узким, вымощенным булыжником улочкам. Процент черного населения был здесь гораздо выше, чем в Рио, и даже редкие белые, попадающиеся нам навстречу, были, при ближайшем рассмотрении, не особенно белыми. Мулаты всех цветов и оттенков были преобладающим контингентом. Видимо, это был один из бедных кварталов: я не увидела, как ни вертела головой, ни одного более-менее приличного дома. Вдоль улицы выстроились обшарпанные халупы с грязными, ободранными стенами и разваливающимися балконами, отовсюду попахивало помойкой и гниющими фруктами, люди сидели на ступеньках, на земле, на плитах дворов, на вынесенных из дома табуретках, негромко разговаривали, слушали радио, женщины выходили прямо в тапочках и кухонных фартуках, с тряпками в руках, из окон неслись разнообразные кулинарные запахи, отовсюду орало радио. Дети, полуголые, в драных шортах и платьях, носились по улицам, как стаи бродячих собак. Жиган в своих линялых джинсах, вытянутой майке и черной бандане на голове не спеша двигался по улице, отвечая на приветствия мужчин и женщин, то и дело останавливаясь, чтобы обменяться рукопожатием с каким-нибудь плешивым мулатом в рваной тельняшке, кинуть пару слов необъятной негритянке, свесившейся из окна своего дома, или помахать смеющейся темнокожей девчушке, в которую возмущенная Лу тут же запустила недоеденной гуявой – к хохоту половины квартала. Было очевидно, что Жиган чувствует себя здесь как рыба в воде, и я, так же, как и вчера на пляже Ипанема, видела: он ничем не отличается от этих людей.

На углу играл маленький оркестрик: барабан и гитара. Невероятной красоты, черная как смоль девушка в белом платье пела самбу приятным низким голосом. У ее ног лежала помятая кепка, в кепке поблескивали мелкие монеты. Несколько человек танцевали, между ними вертелись дети. Жиган поздоровался с певицей, назвав ее по имени; та ответила сверкающей улыбкой, которая стала еще шире, когда Жиган положил в кепку десять долларов. Лу немедленно потянула его за руку, приглашая танцевать; Жиган снисходительно шевельнул бедрами – именно шевельнул, пародируя основное движение самбы, но вышло это так лениво и великолепно, что я чуть не захлопала в ладоши. Лу увлеченно завертела задом, обтянутым желтенькой юбкой, а меня, грубовато взяв за плечо, пригласил молодой мулат с золотым зубом. В самбе я была не сильна, но все же вежливо подвигала попой, к восторгу окруживших нас жителей квартала.

– Почему ты совсем сюда не перебираешься? – спросила я Жигана, когда мы выбрались из разрастающегося круга танцующих и пошли дальше. – Ты здесь свой…

– Скоро переберусь, – сказал он, одновременно пожимая руку скрюченному черному деду, покрытому татуировкой. – Вот пару дел в Москве закончу – и сюда навовсе.

– Шкипер знает?

– Узнает, – пожал плечами Жиган. Что-то в его равнодушном тоне не понравилось мне, но, пока я думала, что это может значить, Жиган резко свернул влево, в совсем узкий и грязный переулок, толкнул едва заметную дверь в выбеленной стене и шагнул внутрь. Туда же юркнула Лулу, и мне оставалось только последовать за ней.

Сначала я оказалась в кромешной темноте. При этом было очевидно, что где-то рядом находится множество людей: слышались голоса, мягкий топот босых ног, рокотание барабанов, шелест одежды. Чья-то горячая и жесткая рука сильно сжала мое запястье; я охнула от страха, но по приглушенному ругательству поняла, что это – Жиган.

– Иди сюда. Осторожней ногами двигай…

Я послушалась, и вскоре по глазам ударил свет. Сначала он показался мне нестерпимо ярким, но затем, когда глаза привыкли, я увидела, что это неровный, желтоватый свет нескольких керосиновых фонарей, расставленных по углам большой комнаты. Остро пахло какой-то травой и, как мне показалось, кровью. Комната была полна народу; мужчины и женщины, черные и мулаты, в одинаково светлых одеждах сидели вдоль стен, передвигались по комнате, стояли возле музыкантов, извлекающих из барабанов-атабаке рокочущие ритмы. Я поймала на себе несколько коротких заинтересованных взглядов, но никто ко мне не подошел, и я осталась стоять у двери, не зная, что мне теперь делать. Мебели в комнате не было – кроме большого плюшевого, почти нового кресла, в котором восседала немолодая, устрашающей толщины негритянка в белой одежде, величественная, как вершина Килиманджаро. К моему невероятному изумлению, Жиган подошел и поцеловал ей руку. Та похлопала его по плечу, улыбнулась, что-то вполголоса спросила. Жиган тихо ответил, показывая на меня. Негритянка кивнула, Жиган сделал мне знак подойти, я послушалась. В ответ на широкую улыбку женщины робко произнесла приветствие. Жиган быстро заговорил по-португальски, и взгляд черных, влажных глаз негритянки, устремленных на меня, становился все более заинтересованным. Я поняла, что Жиган рассказывает о том, как я лечу людей.

Выслушав, негритянка спросила что-то у меня. Я беспомощно посмотрела на Жигана, он перевел:

– Энграсия спрашивает, что ты видишь, когда Йеманжа спускается к тебе. Она говорит, что ты – иалориша.

– Иало… кто?

– Мать святого.

Я честно ответила, что с Йеманжой не знакома, и что святым я не мать, и рассказала про зеленый шар. Жиган, который слышал все это впервые, озадаченно посмотрел на меня, но перевел. Энграсия молча кивнула, улыбнулась и жестом пригласила меня присесть на один из плетеных стульев справа от себя. Я послушалась, отметив мельком, что, кроме меня и Энграсии, никто на стульях не сидел. Жиган куда-то ушел, Лу исчезла еще раньше, и я, оглядываясь по сторонам, поняла, что нахожусь среди совсем незнакомых людей. Меня, впрочем, это не напугало; скорее, я была даже довольна тем, что меня оставили в покое, и с интересом начала наблюдать за тем, что происходит вокруг.

Ничего особенного, впрочем, не происходило. Барабаны играли все чаще, несколько молодых женщин в белых платьях танцевали в центре комнаты, мягко переступая босыми ногами по земляному полу, их подбадривали ударами в ладони. Народ все прибывал; дверь то и дело хлопала, и к Энграсии подходил с поклоном и поцелуем руки очередной гость. Негритянка милостиво здоровалась со всеми, пожимала руки, с кем-то целовалась, кому-то только кивала, но ни разу не поднялась со своего кресла. И поэтому, когда она вдруг встала и протянула руки навстречу вновь входящему, я удивленно посмотрела на этого человека.

Это был мулат; очень темный, молодой, некрасивый, но отлично сложенный. Великолепные плечи и торс просматривались под белой футболкой с физиономией Че Гевары, на груди мулата висел маленький черный амулет, похожий на монетку. Пока он шел к улыбающейся ему Энграсии, я во все глаза смотрела на него. Коричневое, скуластое, серьезное лицо… Чуть раскосые черные глаза с мягким блеском… По-европейски четко очерченные губы, морщинка на переносице… И ноги мои сами подняли меня, а губы сами выговорили: