Книга Женщина не прощает - Наталья Будянская

Я решила подождать.

Я ждала.

Я терпеливая.

Утренние позывы рвоты сметали меня с постели к унитазу, но Вадим спал, и я не хотела его тревожить. Днем я таскала тяжелые сумки с газетами, перемещаясь от одного конца района к другому. И ждала, когда наступит лето. Чтоб не мерзнуть в худой застиранной куртке, истоптанных теткиных сапогах на два размера больше и связанных из прошлогоднего свитера рукавицах. Чтоб не пересыхали от ветра губы, ведь им еще целовать нежную кожу малыша. Чтоб не леденели руки, ведь им еще баюкать и обнимать маленькое тельце. Я ждала лета и просила прощения у малыша за то, что ему приходится испытывать временные трудности. За вечно трясущееся тело, спутанные под шапкой волосы, утопающие в сырых весенних лужах теткины сапоги.

Он родится в конце августа, когда солнце согреет природу, вызреет фруктами сад и запахнет любовью. Нашу семью с новой силой затопит любовь. Я в это верила.

В ту ночь, когда Вадим впервые не пришел ночевать, я прождала у окна до самого рассвета. Сказать, что я сильно беспокоилась, значит ничего не сказать. Что творилось тогда в моей голове, одному Богу известно. Я неистово молилась только об одном — пусть он вернется домой живым. Большего мне не надо. Тогда время было такое, неспокойное.

А под утро, когда за стеклом пурпурный перекрасился в светло-розовый, я почувствовала, как внутри что-то кольнуло. Потом булькнуло. Потом толкнуло. Я опустилась на колени и обхватила руками живот. Я боялась прикоснуться и нарушить эти несмелые движения. Мои ладони такие большие и грубые, а его толчки такие нежные и слабые…

Слезы заливали глаза, их соленый вкус я чувствовала губами. Я боялась шевелиться, но горячий поток из глаз остановить не могла. Не знаю, сколько я простояла в таком положении, прислушиваясь, ощущая. Боясь потерять эти толчки, пропустить, не заметить. Оставить привычным делом в жизни. Как собственный пульс, например.

Вадим пришел вечером. Весь день я пролежала на полу, сражаясь со сном. Казалось, если глаза сомкнутся, я тут же перевалюсь со спины на бок и придавлю малыша. Поэтому не спала. Слушала, считала. На второй сотне сбилась и рассмеялась. Это было так необычно и волшебно. Я хотела рассказать Вадиму все-все, до мельчайших подробностей, но все еще подбирала слова. Они казались мелкими, пустыми. Богатый русский язык, воспетый великими поэтами и писателями, оказался ничтожно скупым. Я не могла сложить слова в предложения. Я была бессильна. И я снова плакала. Тогда я еще была сентиментальной.

— Как отреагировал Вадим?

Она выглядела чересчур бледной и подавленной. Впечатленной.

Мне было все равно, что она испытывает.

— В тот вечер, когда Вадим вернулся домой, я умерла. Умерла моя любовь. Моя вера в него как в мужчину. В скалу, в кремень, в мою крепость. В наше будущее, в конце концов.

Глядя на меня, беспомощно лежащую на спине, покачиваясь, он заявил, что у него есть другая женщина. И что скоро он со мной разведется. Упал на диван и моментально захрапел.

Что я испытывала тогда? А ей это нужно знать?

Меня не стало. Я умерла. В ту же секунду, как услышала первые звуки храпа. Как выстрелы, они разорвали мне сердце. И только непрекращающиеся толчки изнутри заставляли меня верить в то, что я до сих пор еще жива.

Постоянное сравнение разъедает душу покруче, чем насилие.

Нет в этом никакой дороги. Развития нет. Мука никуда не ведет.

Но это я сейчас понимаю, спустя годы. А тогда я не придумала ничего лучшего, чем сообщить мужу о своей беременности. Сразу, как только он протрезвел и проснулся.

— И что сказал Вадим?

Она откровенно рыдала, размазывая косметику по лицу. Я еще раз глубоко вздохнула, снимая с полки болезненные воспоминания, и продолжила:

— Ванечке было шесть месяцев, когда его заставили появиться на свет.

Я перевела дыхание. Даже сейчас, спустя полтора десятилетия, мне было сложно об этом говорить.

— Сердечко билось, но легкие еще не раскрылись. Сегодня таких детей выхаживают в инкубаторах.

Я еще раз глубоко вздохнула и сильно зажмурила глаза.

— Но тогда, в 99-м, в той больнице, куда меня привез Вадим, ничего подобного не было. Да ему это было и не нужно. Мой муж, отец моего ребенка, мечтал избавиться от наследника. И от меня тоже. От обоих одним махом.

Я почувствовала влагу в области глаз. Неужели в моем организме еще остались слезы?

— Почему Бог оставил меня на этой земле, до сих пор остается загадкой.

— Вы хотели умереть?

Она плакала беззвучно.

— Конечно. Но я была каким-то невезучим самоубийцей. Все мои попытки встретиться с Ванечкой в другой реальности были обречены на провал.

Мы замолчали. Долго сидели в тишине, пока она не решилась спросить:

— Как вы придумали план мести?

Она продолжала говорить мне «вы», а я давно отвыкла от подобных условностей.

— Ты действительно хочешь это знать?

Молчаливый кивок подтвердил ее намерения.

Все остальное было делом техники. Когда есть всепоглощающая цель, она становится чем-то вроде наваждения. Для ее достижения все средства хороши. Я раздавала свое тело чужим мужчинам в обмен на услуги. Деньги мне были не важны. Да и тело тоже не интересовало. Зачем оно мне, если не способно выносить ребенка?

В наше время одним телом мужчину не заинтересуешь, нужны были мозги, идеи и деньги. Последние я собиралась взять у Ковригина. У того человека, на которого вела охоту. Это был гениальный план. И я быстро нашла сообщников.

В ее глазах мелькали кадры катастрофы, кадры моей жизни. Я хорошо изучила людей за годы наблюдений за ними, поэтому искорки гнева в ее зрачках трактовала совершенно точно.

— Ковригин оказался везучим гадом и часто уходил от прицельных ударов. Например, тот бокал с ядом предназначался ему. Прости.

Я склонила голову, дожидаясь, пока она сопоставит события того вечера

— Ксюшу уговаривать не пришлось, ей самой хотелось отомстить Вадиму за какую-то давнюю историю. Как видишь, у Ковригина много врагов. Не я, так кто-то другой.

Вижу, что не злится. Сидит, о чем-то размышляет. На фоне ее теперешних событий то отравление — пыль, не стоящая внимания.

— Вы могли бы выйти замуж, — нерешительно предложила она и тут же осеклась.

— Не разочаровывай меня, — я сцепила челюсти. — Мне казалось, что ты все прекрасно поняла.

Я поднялась, развернулась к окну и уставилась на привычный людской поток внизу.

— Поверить мужчине, — я произнесла это вопросительно, — это все равно, что отдать свою жизнь в руки палача. Один раз я такую ошибку уже допустила.

Я повернулась к ней. Наши глаза встретились.