Книга Мертвый, как ты - Питер Джеймс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чуть поодаль, влево от нее, над чернотой моря, виднелись огни богатого квартала Кемптаун. Подруги направлялись к карусели, качелям, площадке с электромобилями, «американскими горками» под названием «Бешеная мышь» и центрифуге. Мэнди однажды затащили на центрифугу — потом ее несколько дней тошнило.
Справа от них находились аттракционы «Поезд-призрак» и «Отель ужасов».
— Хочу на «Поезд-призрак»! — воскликнула Мэнди.
Карен обернулась на ходу, доставая из сумочки пачку сигарет.
— Не валяй дурака! «Поезд-призрак» — фигня! Пошли лучше еще выпьем!
— Да, пошли! — поддержала ее Чер. — Надо добавить.
— А может, на центрифугу? — предложила третья подруга, Джоанна.
— Ни в коем случае! — возразила Мэнди. — Я хочу на «Поезд-призрак».
Джоанна покачала головой:
— Я его боюсь.
— Да там совсем не страшно, — уверяла ее Мэнди. — Если вы не хотите, я и одна пойду!
— Тебе духу не хватит! — поддразнила ее Карен. — Ты у нас такая трусиха!
— Что-о?! — возмутилась Мэнди. — Ну, держитесь! Я сейчас всем вам покажу!
Она подошла к будочке, где продавали билеты на «Поезд-призрак». Никто не заметил мужчину, который стоял чуть поодаль. Увидев, что Мэнди собирается на аттракцион, он бросил окурок на пол и тщательно раздавил его каблуком.
6 января, вторник
Ему не приходилось видеть трупы. Если не считать матери, конечно. Перед смертью мать совсем высохла и отощала; рак пожирал ее изнутри, пожрал практически все, кроме кожи. Крошечные мерзкие раковые клетки, наверное, сожрали бы и ее кожу, если бы она у матери не была насквозь проспиртована.
Хотя она получила по заслугам. Так ей и надо!
Мать выглядела так, словно спит. Лежала в особом зале похоронного бюро, который назывался «залом прощания». Волосы ей уложили очень красиво. Немного подкрасили лицо, впрыснули под кожу бальзамирующий состав, и щеки сразу порозовели. По словам владельца похоронного бюро, его мать выглядела «очень мило».
Гораздо милее после смерти, чем при жизни.
Мертвая она больше не могла его мучить. Не могла говорить ему, ложась к нему в постель, что он такой же никудышный, как и его отец-пьяница. Что хозяйства у него — кот наплакал, что его инструмент гораздо короче, чем ее каблуки. Иногда она брала с собой в постель туфлю на шпильке и заставляла его ублажать себя с помощью каблука.
Она прозвала его Сморчок. В школе прозвище быстро подхватили. «Эй, Сморчок! — обращались, бывало, к нему одноклассники. — Как там твоя штука, еще не выросла?»
Он сидел рядом с ней в «зале прощания», как раньше сидел на стуле рядом с ее больничной кроватью. В больнице он наблюдал, как из матери постепенно выходит жизнь. Он сидел и держал ее за руку. Рука была холодная, костлявая. Ему было противно держать ее — все равно что змею или ящерицу. Зато приятно думать, что она больше не будет его мучить!
Оглядевшись, он нагнулся и прошептал на ухо покойнице:
— Наверное, мне положено сказать, что я люблю тебя. А я тебя не люблю. Я тебя ненавижу. И всегда ненавидел. Жду не дождусь твоих похорон! Как только получу урну с твоим прахом, вышвырну его на свалку — там тебе самое место.
С той женщиной, которая лежала перед ним теперь, все было по-другому. Ведь ее он вовсе не ненавидел. Он смотрел на нее сверху вниз. Голая Рейчел Райан лежала в морозильнике, который он купил сегодня утром. И смотрела на него уже остекленевшими, подернутыми пленкой глазами. И все ее тело уже начало стекленеть, покрылось тонким слоем льда.
В тишине слышно было, как жужжит мотор морозильника. Обращаясь к ней, он прошептал:
— Рейчел, мне жаль, что все так вышло, понимаешь? Мне правда очень жаль. Я не хотел тебя убивать. Я бы ни за что никого не убил. Я не такой. Хочу, чтобы ты знала. Я не такой. Не убийца. Не волнуйся, о твоих туфлях я позабочусь.
Его тревожили глаза покойницы. Зачем она так на него смотрит? Хоть и мертвая, а словно обвиняет его… Старается достать даже оттуда, где она сейчас, — из другого измерения.
Он захлопнул крышку.
Сердце в груди глухо колотилось. Он весь покрылся испариной.
Очень хочется курить…
Он должен все обдумать — спокойно, не спеша.
Он закурил, глубоко затянулся.
Думал он долго.
Ее имя повсюду. Полицейские ищут ее по всему городу. По всему Суссексу.
Его била дрожь.
Дура проклятая, и зачем только ты сорвала с меня маску!
Видишь, что ты натворила? И кому из нас теперь хорошо?
Ее не должны найти. Если найдут труп, сразу определят, кто она такая. Теперь у них много всяких приборов… Достижений науки. Если ее найдут, то каким-нибудь образом непременно выйдут на него.
Хорошо он придумал с морозильником. Хотя бы избавился от запаха, а то труп уже начал разлагаться. Теперь она не воняет. У него появилась передышка. Можно, конечно, оставить ее здесь, но лучше не рисковать. Полиция ищет белый микроавтобус — так написали в газете. Кто-нибудь мог его увидеть. Кто-нибудь может вспомнить, что из этого гаража иногда выезжает белый микроавтобус.
Нужно увезти ее отсюда.
Может, бросить ее в море? Нет, лучше не надо. Труп прибьет к берегу. Зарыть в лесу? Тоже рискованно; ее может найти по запаху чей-нибудь пес. Значит, нужно найти такое место, где ее ни одна собака не разыщет.
Место, куда никому и в голову не придет заглянуть.
10 января, суббота
Храбрость внезапно покинула Мэнди, когда она протянула билетик смотрителю аттракциона. С чего она вдруг решила прокатиться на «Поезде-призраке»?
— Там страшно? — спросила она.
Смотритель был молодой, симпатичный и говорил с иностранным акцентом — на слух Мэнди, с испанским.
— Почти совсем не страшно. Только немножко! — Он улыбнулся. — Все нормально!
— Правда?
Парень кивнул.
Пошатываясь, она направилась к первому вагончику. Он напоминал обшитую деревянными панелями викторианскую ванну на резиновых колесиках. Мэнди неуклюже заерзала на сиденье. Ей стало очень и очень не по себе. Сумку она поставила на сиденье рядом.
— Извините, сумку брать с собой нельзя. Я присмотрю за ней.
Мэнди нехотя отдала сумку смотрителю. Тот опустил металлическую защитную планку.
— Улыбайтесь! — сказал он. — Наслаждайтесь! Приятного путешествия!
