Книга Жестокие игры - Мэгги Стивотер

И вот теперь он сам ставит себя в такое положение, что я не в силах ему помочь, и для меня это — почти облегчение. Если он сядет на пегую кобылу, я ничего не смогу сделать.

Я вскидываю вверх руки.

— Ладно, делай что хочешь. Я сдаюсь.

Краем глаза я вижу нескольких появившихся неподалеку человек; они здесь, чтобы собрать нас на парад наездников. Ночь подходит к концу, и теперь начнутся уже настоящие тренировки. Но прямо сейчас трудно представить, что после этой ночи может настать день. Кажется, она готова длиться вечно.

— Вот-вот, — говорит Мэтт. — И правильно делаешь.

Глава тридцать вторая

Пак

Парад наездников на самом деле никакой не парад.

Просто какой-то человек кричит через толпу:

— Наездники? Наездники! На ту скалу!

Он отчетливо дает понять, что все должны следовать за ним. Я выжидаю, пока установится хоть какой-то порядок, но ничего подобного не происходит. Единственным моментом, слегка напоминающим парад, является то, что несколько всадников движутся в одном направлении, к вершине утеса. И толпа расступается перед ними, а я спешу следом, и Финн старается не отстать от меня.

Вот только меня никто и не думает пропускать, так что мне достается множество толчков локтями в ребра.

К этому времени вокруг уже чернее черного, и света только и есть что от двух костров, один из которых горит мощно, яростно, а другой, маленький, плюется искрами. Я уже и не понимаю, где мне следует находиться.

— Кэт Конноли! — произносит кто-то не слишком любезно.

Обернувшись, я вижу только глаза, которые смотрят куда-то в сторону, и сдвинутые к переносице брови. Очень странное зрелище и очень странно то, что говорят не со мной, а обо мне.

Чья-то рука хватается за мою руку, я разворачиваюсь в другую сторону, шипя и злясь, но обнаруживаю рядом Элизабет, сестру Дори-Мод. У нее светлые волосы, даже в этом тусклом свете, и на ней платье красное, как машина отца Мунихэма. Лице у нее очень кислое. А губы тоже красные, как машина отца Мунихэма. Я немало удивлена, увидев ее здесь; я вообще ни разу ее не видела за пределами палатки «Фатом и сыновья», и, наверное, мне казалось, будто она может растаять или рассыпаться, если выберется в реальный мир. У каждой из сестер была собственная реальность: у Дори-Мод она была самой пространной, потому что включала в себя весь остров, Элизабет обитала в доме и в ларьке, а мир Энни был самым маленьким, он состоял только из второго этажа лавки «Фатом и сыновья».

— Ты потерялась? Дори-Мод говорила, что ты не заблудишься, но я-то знала, что именно так и случится!

На лице Элизабет написано откровенное презрение.

— Потеряться — это не знать, куда идти, — огрызаюсь я. — А я просто никогда раньше не была на параде.

— Нечего кусаться, — говорит Элизабет. — В эту сторону. Финн, мальчик мой, ты что, мошек ловишь? Закрой рот и не отставай!

Ее пальцы впиваются в мое предплечье, когда она ведет меня вверх, вверх, вверх по утесу, что навис над песчаным берегом, где происходят бега. Финн топает за нами, неуверенный, как щенок.

— А где Дори? — спрашиваю я.

— Играет, — фыркает Элизабет. — Само собой. А мне приходится работать.

Я не совсем понимаю, почему она считает работой то, что провожает меня на утес, но все равно я ей благодарна. Я также не могу представить Дори-Мод, делающую ставки на лошадей. То есть не представляю, насколько она могла быть этим увлечена, чтобы заслужить это «само собой», брошенное Элизабет. Я изо всех сил стараюсь вообразить Дори-Мод в лавке мясника, делающей ставку, но вижу ее только в «Черноглазой красотке», не более того. И в моем воображении она чувствует себя там гораздо лучше, чем я, и спокойно подходит к стойке, как мужчина.

Элизабет прикрикивает на меня, чтобы я наконец очнулась, и уверенно тащит сквозь толпу к вершине утеса. Лишь через несколько долгих минут она останавливается и уточняет направление. Но я уже вижу: мы попали туда, куда надо. Потому что замечаю в бурлящей толпе неподвижную фигуру: это Шон Кендрик. Он в темной одежде, лицо у него мрачное, и он смотрит куда-то в ночь, в сторону моря, явно чего-то ожидая.

— Пришли, — говорю я.

— Нет, — возражает Элизабет, проследив за моим взглядом. — Тебе не сюда нужно. Думаю, бега и без того достаточно опасны. В эту сторону.

Шон поворачивает голову как раз в тот момент, когда Элизабет дергает меня в противоположную сторону, и наши взгляды встречаются. В его глазах я вижу что-то пронзительное и беззащитное, но тут же вынуждена посмотреть себе под ноги, чтобы не упасть.

Финн болтается рядом со мной, спрятав руки в карманы от холода. Он меланхолически посматривает на Элизабет.

Я чуть поворачиваю голову и шепчу ему:

— Можно подумать, гонки уже начались и Элизабет хочет всех обогнать.

Финн улыбается одними глазами. А потом Элизабет резко останавливается.

— Вот, — говорит она. — Здесь.

Мы подошли к третьему костру, перед которым лежит огромный плоский камень, обрызганный и исполосованный чем-то коричневым. Я не сразу понимаю, что именно нижу. Это старая-престарая кровь, она покрывает здесь все камни. Лицо Финна мучительно кривится. Вокруг камня бродит множество людей, они ждут точно так же, как Шон, и теперь я узнаю кое-кого из наездников: доктора Халзала, Томми Фалька, Мэтта Малверна… Еще здесь Ян Прайвит. Некоторые переговариваются между собой и смеются — они здесь не в первый раз, и им уже все знакомо. Мне вдруг становится не по себе.

— Откуда эта кровь? — шепотом спрашиваю я у Элизабет.

— Ох уж мне эти сопляки… — отвечает она.

Тут Элизабет замечает, что на нее смотрит Ян Прайвит, и скалит зубы. Правда, у меня и мысли нет о том, что она пыталась изобразить улыбку.

Схватив меня за плечи, Элизабет заслоняется мной, как щитом.

— Это наездники. Ты тоже пойдешь туда и прольешь кровь, показывая этим, что участвуешь в бегах.

Я смотрю на скалу. Крови здесь столько, что наездники не могли бы пролить ее даже за много лет.

На камень взбирается какой-то мужчина. Я узнаю в нем Фрэнка Итона, давнего знакомца моего отца. На Итоне один из тех странных традиционных шарфов, которые так любят покупать туристы, — он перекинут через плечо и заколот на бедре и выглядит невероятно глупо в сочетании с вельветовыми штанами. Традиционные костюмы у меня почему-то ассоциируются с запахом пота, и Итон выглядит так, что вряд ли мои впечатления изменятся. Держа в руках маленькую чашку, он кричит, обращаясь к толпе, теперь немного притихшей:

— Мне выпало говорить за того человека, который не будет скакать.

Итон наклоняет чашку, и кровь выплескивается на камень у его ног. Итон не отступает назад, и потому капли крови попадают ему на штаны. Не думаю, что его это сильно заботит.