Книга Искатели - Сергей Волков

- Баба Катя, милая, мы вас отблагодарим, вы только нас до Корьёва сегодня доставьте!

Старуха пожевала сухими губами и решительно каркнула:

- Сто рублев!

- Идет! - встрял Борис.

- Деньгу вперед давай! - бабка приободрилась и протянула к нам сухую, костлявую руку.

Я вытащил из кармана деньги и дал ей две пятидесятирублевые купюры. Она повертела их в руках, подслеповато щурясь, разглядела и проворно спрятала где-то в глубинах своей длинной черной юбки.

Громко дребезжа, на привокзальную площадь въехал желтый, помятый «Пазик». На лобовом стекле значилось: «Новинки, Сов. им. Радищева, Пуздоево, Клушинка». Вот и наш дилижанс пожаловал…

Борис крикнул мне:

- Задержи его, я билеты куплю! - и рванулся к кассе, но спустя некоторое время вернулся, разводя руками. - Касса закрылась почему-то!

Бабули уже потянулись к автобусу. Одна из них повернулась к нам.

- Сынки! Вы не русские, чо ли? Залазьте, а деньги водителю отдадите, а то он - мужик сурьезный, ждать не будет!

* * *

Мы с Борисом уже около часа тряслись в пахнущем навозом и сапогами «Пазике», пытаясь в редкие моменты между ревом натруженного двигателя обговорить наши дальнейшие действия.

За окном автобуса в абсолютном мраке проносились леса, поля, редкие деревеньки, светящиеся в темноте окошками. Иногда в разрывах низких осенних туч мелькала луна, и хмурые леса освежались ее холодным, скупым светом.

До Клушенки добрались почти в восемь вечера. Автобус высадил пассажиров, сразу расползшихся в темноте в разные стороны, словно тараканы, и уехал, обдав нас бензиновой гарью. Получившая деньги Пустыриха поманила нас пальцем и заковыляла вдоль единственной в деревне улицы. Нам ничего не оставалось, как идти следом.

Еще в Вязьме мы почувствовали, насколько отличается здешняя атмосфера от угарной, копотной московской, и теперь, шагая по темной деревенской улице, мы просто пили этот чистый, пахнущий лесом, сухим сеном и свежей, подмерзшей землей воздух.

Пустыриха остановилась у покривившегося, вросшего в землю домика, тремя маленькими окнами глядящего в палисад. На занавешенной террасе горел свет - хозяйку ждали. Скрипнула калитка, мы вслед за старухой прошли по деревянным мосткам к дому. Она указала на скамейку.

- Тута обождите! Сам сейчас выйдет, а дома у меня не прибрана, гостей не ждала!

Мы переглянулись, но, делать нечего, уселись на ветхую скамью и закурили.

Пустыриха скрылась в доме, потом послышался ее скрипучий голос, и в ответ - тяжелый, гулкий бас, гудевший, как в трубу. Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел могучий старик с растрепанной бородой, в валенках с галошами, абсолютно лысый и почему-то веселый.

- Здорово, мужики! - басонул он, тяжело спускаясь с крыльца. - Ну, чего? Сразу поедем али отдохнуть хотите?

- Да можно и сразу. Мы не устали! - вразнобой ответили мы с Борисом, пораженные какой-то былинной могучестью деда.

- Ну, глядите, мужики! А то можно было б и опосля! Ланноть, пойду запрягать, курите пока!

Дед убрел за дом, на задний двор, заскрипели отворяемые ворота сарая, приглушенно ржанула лошадь. Из дома вышла Пустыриха, пристально посмотрела на нас, вдруг погрозила пальцем и проскрипела:

- Вы тама не фулюганьничайте! Андреич мой ногами хворый, а так мужик - хоть куды! Будете озоровать, поломает!

- Да ты что, бабусенька! - засмеялся Борис: - Мы люди приличные, зачем нам «фулюганьничать»?

- Да хто вас знает? - проворчала старуха и ушла в дом.

- Н-но… Ну, давай, радёма! - забасил вдруг чуть не над самым ухом Андреич, ведя в поводу коня, за которым загромыхала телега.

Мы вышли из палисадника, забрались на душистое, слегка влажноватое сено, Андреич взгромоздился на передок, слегка шлепнул коня вожжами.

- Ну, ласковая, н-но! И мы поехали…

* * *

Дорога шла селом, потом свернула под гору, по раздолбанному мосту пересекла реку и углубилась в темный, еловый лес. Мрак, такой плотный, что хоть глаз выколи, обступил нас, и только хлюпающая под копытами коня и колесами телеги грязь да чувствительные толчки говорили о том, что мы вообще движемся.

Меня удивила перемена, произошедшая с Борисом. Дитя пригородов, сын промзон, железных дорог и вокзалов, искатель, в Москве всегда уверенный в себе, даже временами нагловатый, попав в глухие деревенские края, сник, стушевался, все больше озирался по сторонам, пока, наконец, не спросил у возницы заметно дрожащим голосом:

- Андреич, а волки у вас тут водятся?

- Не-е! - задорно ответил дед, понукая лошадь. - Волков давно уже не видать. Кабанов страсть как много, особенно щась, осенями. Бабы в лес по грибы пойдут, дык потом их с елок снимают всем селом!

- А что, разве кабаны нападают на людей? - тревожно спросил Борис.

- Когда гон у них, случается! - степенно ответствовал Андреич раскатистым басом. - А так - не, он же, кабан, хто?

- Кто? - напрягся Борис.

- Свинья, она и есть свинья! - добродушно закончил дед, и заорал, обращаясь к лошади: - Н-но, прости господи, колхозная худоба! Ш-шевели мослами, каурая!

Лошадь дернулась, для виду побежала чуть быстрее, потом перешла на привычный уже тряский шаг.

Я лежал на сене, наслаждаясь нашим путешествием, вдыхал ароматы ночного леса, вслушивался в ночные звуки - где-то хрустнула ветка, раздался крик какой-то птицы, зашелестели под порывом ветра еловые лапы, что-то прошуршало в пожухлой траве…

Мне вдруг подумалось, что и сто, и пятьсот, и тысячу лет назад все могло быть точно так же - и эта дорога, и деревянная телега, и каурая ленивая крестьянская лошадь, и кряжистый дед, привычно ее понукавший… Время остановилось, вечные звезды через разрывы облаков смотрели на мир, я расслабился, растворяясь в ночи, словно кусочек сахара в стакане чая, и тут Борис нашарил мой рукав и схватил меня за руку.

- Чего ты? - удивился я, недовольно очнувшись от блаженной истомы.

- С-серега, где твой ликер? - чуть стуча зубами, спросил искатель, и в темноте я увидел, как сверкнули белки его бегающих глаз.

- На, вот он, в сумке, - я протянул Борису квадратную литровую бутыль.

Он жадно схватил ее, свернул крышку и припал губами к горлышку, несколько раз ощутимо булькнув.

- Чего-то мне не по себе в этой темнотище! - сказал Борис, протягивая мне бутылку. - Хлебни, приятная штука!

- Чавой-то вы? - послышался голос Андреича. Старик шумно вдохнул, удовлетворенно крякнул, и сказал, ни к кому не обращаясь: - Наливку пьють! Хорошее дело, кости греет! У молодых-то, известное дело, кость мягкая, сама по себе теплая! А у стариков кость каленая, ломкая, значить, ее бы погреть и не грех, хуч вроде и вредно…