Книга Имя для ведьмы - Надежда Первухина

Долго понежиться в ванной с тонизирующими ароматическими солями мне не удалось. Раздался деликатный стук в дверь, и мамин голос поинтересовался:

– Вика, почему ты в ванной?

– А в чем дело?

– Ты хотя бы представляешь себе, который час?!

– Нет...

– Половина пятого утра!

– Я люблю рано вставать, делать зарядку и переходить к водным процедурам...

– Не валяй дурака! – даже сквозь шум воды я услышала, что мамин голос приобрел опасные ноты. – Объясни мне, где ты шлялась всю ночь?!

Значит, она все-таки ухитрилась проснуться и посреди ночи обнаружить мое отсутствие. Так я и знала. На налоговую полицию никакие чары не действуют.

– Я требую объяснений!

– Мам, дай хоть помыться толком. Поставь чайничек пока, я выйду из ванной – все тебе объясню.

А когда я, закутанная в свой любимый фланелевый халатик с ежиками, посвежевшая, умытая, как майский тюльпан, наконец вышла из ванной в гостиную, то мне пришлось слегка пощипать себя за запястье: уж не сплю ли я?! Поскольку диван со скомканным покрывалом и двумя (!) подушками, журнальный столик с коробкой шоколадных конфет и початой бутылкой коньяка, в неурочный час извлеченные из серванта хрустальные бокалы, а также неуловимый мужественный аромат туалетной воды «Фаренгейт» являлись неопровержимым доказательством того, что в отсутствие дочери Татьяна Алексеевна Либенкнехт (то бишь моя преступная мать!) имела свидание. Весьма вероятно, с интимным акцентом. Мужчина, от которого пахнет «Фаренгейтом», приходит в вашу постель не для того, чтобы скромно пить в ней кофе. Уж я-то знаю.

Я безмолвно созерцала все это безобразие до того момента, пока из кухни с заварочным чайником в руках не появилась мама. Мы молча и изучающе посмотрели друг на друга.

Когда ваша мать, женщина строгих правил и пятидесятипятилетнего возраста, стоит перед вами в наряде, который не проходит ни по классу платья, ни по классу нижнего белья, и при этом наряд имеет пять разрезов и два декольте в самых неожиданных местах, вам есть о чем серьезно подумать.

Мама молча поставила чайник на столик и вызывающе посмотрела на меня.

– ХОТЕЛА БЫ Я ЗНАТЬ!!!

Мы произнесли эту фразу одновременно и со схожей интонацией. Поэтому пришлось выделить ее прописными буквами, как апофеоз конфликта матерей и дочерей.

... И понеслось!

– Ты! Твое подозрительное исчезновение на всю ночь!...

– Ха-ха! Уж не хочешь ли ты сказать, дорогая мамочка, что оно не пошло тебе на пользу?!

– Как ты смеешь? Что за намеки?!

– Довольно намеков! Я твоя дочь и хочу знать, с каким субъектом ты устраивала интимный вечерок в моей высоконравственной квартире?!

– Интимный вечерок?! А-ах! Это инсинуация! Можно ли подумать такое о собственной матери!

– Ну конечно! Значит, все это мне мерещится. И коньяк, и платье это твое чудовищное... Кстати, мама, у какой стриптизерши ты его выпросила в качестве единого социального налога?

– Как ты смеешь! Прошляться всю ночь неизвестно где и говорить матери такие вещи!

– А что же мне еще говорить, когда в квартире один сплошной «Фаренгейт»...

– Какой такой «Фаренгейт», что за чушь ты порешь?

– Мужская туалетная вода. Очень неплохая. О, кстати, я по запаху могу определить местонахождение этого типа в квартире, если он, конечно, еще здесь...

Я стала дергать носом, как собака-ищейка, мама явно занервничала.

– Вика, прекрати эти глупости! Давай сядем, выпьем чаю, поговорим как две взрослые женщины...

– Ни-ни-ни... – Я толкнула дверь в спальню и остановилась перед гардеробом. – Ой, мам, ты что, его в шкафу спрятала?! Фу, как тривиально.

– Вика! – Мама попыталась заломить руки в мольбе. Но такие жесты у нее слабовато получаются.

– Эй, Фаренгейт, вылазь, поезд дальше не идет! – постучала я по дверце шкафа и на всякий случай отошла от него на пару шагов. Вдруг да какой-нибудь солидный генерал-полковник вылезет. Адюльтер! Вопли прессы!... Моральное разложение в среде самых неподкупных российских служб!... Но дверца шкафа, скрипнув, отворилась, и из нафталиновых глубин появился...

– Доброе утро, Вика!

– Доброе утро, Баронет...

Вот уж кого точно не ждала... Вот и не зря он меня все просил: сними защиту да сними защиту...

Энергичный нынче маг пошел. Даже в сексе, невзирая на возраст.

И вот тут, на этой почти философской мысли, мое сознание, перегруженное событиями, драками, проблемами, милосердно отключилось.

Я поначалу просто полежала в глубоком обмороке, а потом, когда мне порядком надоел запах нашатыря и похлопывание по щекам, стоном умирающего лебедя возвестила о своем желании спокойно уснуть... Ах, мама, мама, зачем тебе этот местный Казанова?!

Но я уже спала. И мне снова снился сон про Авдея, меня и наш красно-желтый семейный трамвай. Точнее, снилось продолжение того сна.

Вроде бы городок уже выглядел другим, хотя трамвайных путей в нем все так же много, как июльских шмелей на сочной груше. И самое забавное, городок стоял на берегу моря (его центральная широкая длинная улица вела прямо к полосе прибоя), и над морем тоже проложены там и сям сверкающие на солнце рельсы, и по ним туда-сюда раскатывают трамваи с рекламными призывами на блестящих боках.

Наш семейный трамвайчик избегал шумных перекрестков, где часто случались аварии, пробки и заторы, поэтому катил себе по старинным улицам с деревянными двухэтажными особняками. Мы немного подрабатывали извозом: надо же было на что-то покупать мороженое и ботинки нашим непослушным пацанятам, а также писчую бумагу для Авдея. Наш трамвай развозил за символическую плату немудрящие заказы пенсионеров: кому свежего молочка, кому – газеты и номер «Плейбоя», кому – лекарства, сувениры, особые деликатесы из дальнего супермаркета... Хозяйством и «вагоноуправлением» занималась, разумеется, я, а муж посвящал все свое время сочинению нового приключенческого романа из жизни испанских феодалов «Эугенио, благоразумный кабальеро».

Какой странный сон... Мне виделось и слышалось все так явственно: из старенькой магнитолы душевно звучит «Великий шелковый путь» Китаро, чистенькие тюлевые занавески на окнах вагона отдувает теплым летним сквозняком, у нашего самого непоседливого сына, Ромки, опять протерлись дырки на коленках, эти колготки штопать и штопать (никаких сил нет на постреленка), на плите подгорела манная каша, и все этому рады, ведь манную кашу никто не любит! Авдей полез чинить электропроводку и поминутно спрашивает меня, как это делается... О, этот наш скромный трамвайчик представлялся мне олицетворением мирного покоя и семейного счастья; всего того, чего только и может пожелать женщина!

Но даже во сне семейное счастье длилось недолго. Среди служащих трамвайных депо, кондукторов и вагоновожатых поползли тревожные, будоражащие умы обывателей слухи о появлении на мирных рельсах нашего городка страшного Черного трамвая, безжалостного, мстительного, неуловимого трамвая-призрака, сметающего все на своем пути, сеющего смерть и разрушение.