Книга «Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1965-1974 - Борис Васильевич Зубков

я на вас не в обиде.

Вы — мои друзья. Я знаю, что вы все поймете правильно. Сегодня завершается мой второй эксперимент. Я прошу отнестись к нему столь же серьезно, как и к предыдущему.

Дорогие мои, веселитесь. И простите, — мы вас покинем. То есть Анна выйдет из комнаты, а в этих четырех ящичках погаснут огоньки. Это ведь наша свадьба, и мы имеем право побыть наедине. Мы утащим с собой бутылку шампанского — когда вы услышите, как хлопнет пробка, пусть это будет для вас сигналом выпить за молодых!

— Я редко здесь бывал, Анна. Тут холодно и неприятно. И еще шум этой чертовой климатической установки. Никто из прислуги тебя ни о чем не спрашивал?

— Нет. Я просто пригласила их присоединиться к гостям. Сказала, что мы хотим на минутку исчезнуть. Они только с удивлением посмотрели на эту бутылку.

— Слава богу, что им не пришло в голову попросить из нее стаканчик. Вкус, у нитроглицерина, кажется, паршивый… Кстати, я говорил не слишком патетически?

— Не слишком. Пожалуй, как нужно. Пусть именно это и останется у них в памяти.

— Бутылку поставь поближе к пучку красных проводов. Только осторожней, не задень сигнализацию… Теперь бикфордов шнур. Сложи его на всякий случай вдвое… Анна, ты…

— Ты хочешь спросить, не передумала ли я? Вот что: когда я была маленькой, мама учила меня, что все хорошее в жизни должно кончаться в самый прекрасный момент. Поэтому я всегда уходила домой в самый разгар вечеринки…

— Почему ты замолчала, Анна?

— Я смотрю на шнур. Он догорает.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

Перевела с польского К. Старосельская

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

№ 7

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

Кир Булычев

О некрасивом биоформе

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

1.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ну, вот и все. Драч снял последние показания приборов, задраил кожух и отправил стройботов в капсулу. Потом заглянул в пещеру, где прожил два месяца, и ему захотелось апельсинового сока. Так, что голова закружилась. Слишком долгое перенапряжение. Но почему именно апельсиновый сок? Черт его знает, почему… Но чтобы сок мурчал ручейком по покатому полу пещеры — вот он, весь твой, нагнись и лакай из ручья.

Будет тебе апельсиновый сок, сказал Драч. И песни будут. (Память его знала о том, как поются песни, только уверенности в том, что она правильно зафиксировала этот процесс, не было.) И будут тихие вечера над озером — он выберет самое голубое озеро в мире, чтобы обязательно на обрыве, над берегом, росли разлапистые сосны, а из слоя игл в прозрачном, без подлеска, лесу выглядывали крепкие боровики.

Драч выбрался к капсуле и прежде, чем войти в нее, в последний раз взглянул на холмистую равнину, на бурлящее лавой озеро у горизонта и черные облака.

Ну, все. Драч нажал сигнал готовности. Померк свет, отлетел, остался на планете ненужный больше пандус. В корабле, дежурившем на орбите, вспыхнул белый огонек.

— Готовьтесь встречать гостя, — сказал капитан.

Через полтора часа Драч перешел по соединительному туннелю на корабль. Невесомость мешала ему координировать движения, хотя не причиняла особых неудобств. Ему вообще мало что причиняло неудобства. Тем более, что команда вела себя тактично, и шуток, которых он опасался, потому что очень устал, не было, время перегрузок он провел на капитанском мостике и с любопытством разглядывал сменную вахту в амортизационных ваннах. Перегрузки продолжались довольно долго, и Драч выполнял обязанности добровольного сторожа. Он не всегда доверял автоматам, потому что за последние месяцы не раз обнаруживал, что сам надежнее, чем они. Драч ревниво следил за пультом и даже в глубине души ждал повода, чтобы вмешаться. Повода не представилось.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

2.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀

⠀Об апельсиновом соке он мечтал до самой Земли. Как назло апельсиновый сок всегда стоял на столе в кают-компании, и потому Драч не заходил туда, чтобы не видеть графина с пронзительно желтой жидкостью.

Драч был на корабле единственным пациентом доктора Домби, если вообще Драча можно было назвать пациентом.

— Я чувствую неполноценность, — жаловался доктору Драч, — из-за этого проклятого сока.

— Не в соке дело, — возразил Домби. — Твой мозг мог бы придумать другой пунктик. Например, мечту о мягкой подушке.

— Но мне хочется апельсинового сока.

— Хорошо еще, что ты говоришь и слышишь, — сказал Домби, — Грунину было хуже.

— Относительное утешение, — ответил Драч.

Домби был встревожен. Три планеты, восемь месяцев дьявольского труда. Драч на пределе. Надо было сократить программу. Но Драч и слышать об этом не хотел.

Аппаратура корабельной лаборатории не годилась, чтобы серьезно обследовать Драча. Оставалась интуиция, а она трещала, как счетчик Гейгера. И хотя ей нельзя было целиком доверяться, на первом же сеансе связи доктор отправил в центр многословный отчет. Геворкян хмурился, читая его. Он любил краткость.

А у Драча до самой Земли было паршивое настроение. Ему хотелось спать, и короткие наплывы забытья не освежали, а лишь пугали настойчивыми кошмарами.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

3.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

Мобиль Института биоформирования подали вплотную к люку. Домби сказал на прощание:

— Я вас навещу. Мне хотелось бы сойтись с вами поближе.

— Считайте, что я улыбнулся, — ответил Драч, — вы приглашены на берег голубого озера.

В мобиле Драча сопровождал незнакомый молодой сотрудник. Он чувствовал себя неловко, ему, верно, было неприятно соседство Драча: отвечая на вопросы, он глядел в окно. Драч подумал, что биоформиста из парня не получится, и перешел вперед, где сидел институтский шофер Полачек. Полачек был Драчу рад.

— Не думал, что ты выберешься, — сказал он с подкупающей откровенностью. — Грунин был не глупей тебя.

— Все-таки обошлось, — ответил Драч. — Устал только.

— Это самое опасное. Я знаю. Кажется, что все в порядке, а мозг отказывает.

У Полачека были тонкие кисти музыканта, и панель пульта казалась клавиатурой рояля. Мобиль шел под низкими облаками, и Драч смотрел вбок, на город, стараясь угадать, что там изменилось.

Геворкян встретил Драча у ворот. Грузный, носатый старик с голубыми глазами сидел на лавочке под вывеской «Институт биоформирования АН СССР». Для Драча, да и не только для Драча, Геворкян давно перестал быть человеком, а превратился в понятие, в символ института.

— Ну вот, — сказал Геворкян. — Ты совсем не изменился. Ты отлично