Книга Мировая история - Одд Уэстад

Немецкое правительство после 1990 года скоро попыталось проявить свое новое влияние через установление дружеских отношений со своими соседями по бывшему социалистическому содружеству. Оперативность, с которой немецкие предприниматели и инвесторы приступили к работе в тех странах, а также стремительность и рвение в признании Германией обретших независимость Хорватии и Словении в конце 1991 года (власти ФРГ признали их первыми) далеко отстояла от заверений со стороны остальных членов ЕС. То, как ЕС предстояло расширяться, представляло крайнюю важность, считали на Западе, для всемирной истории. Демократический и плюралистический ЕС с населением почти 700 миллионов граждан, простираясь от Северного полярного круга до Антальи и от Фару до Керчи, в Берлине считали одним из благоприятных для немцев исходов, однако на противоположной чаше весов лежал распад (совсем не обязательно на его национальные составные части) наподобие развала СССР. В конечном счете следовало ждать вопроса, послужит ли попытка присоединения России, несмотря на ее обширный размер и традицию самодержавного правления бесспорно относящейся к европейским странам с ее богатейшими ресурсами, как людскими, так и материальными, в которых нуждается ЕС, повышению благосостояния его граждан в обозримой перспективе?

На протяжении 30 с лишним лет внутри общего рынка, Европейского сообщества и ЕС происходила известная культурная конвергенция. Процесс стандартизации в потреблении тем не менее происходил больше благодаря не европейской политике, а отличающейся повышенной проницаемостью организации сбыта товаров и расширению международных связей на бытовом уровне (его исход зачастую по сложившейся привычке относили к «американизации»). И такого свойства медленная конвергенция, в том виде, как она сознательно навязывалась, скажем, в сельском хозяйстве, обходилась очень дорого, а общая аграрная политика ЕС вполне оправданно раздражала избирателей, далеких от аграрной сферы. Этот Союз выглядел немощным к тому же в проведении внешней политики; он откровенно провалил серьезные испытания, связанные с развалом Югославии. Большие сомнения тем самым все еще нависали над будущим Европы с наступлением XXI столетия. Среди них следует отметить проект по внедрению единой европейской валюты. Притом что аргумент в ее пользу всегда носил преимущественно политический привкус, поборники данного проекта обещали большую экономическую выгоду от введения общей европейской валюты. Они рассуждали по поводу связанных с ней возможных понижений цен и процентных ставок. В качестве страховки обращалось внимание на то, что власти государств зоны единой валюты утратят контроль над важными аспектами их экономической жизни. Единая валюта на самом деле подразумевала дальнейший отказ от суверенитета.

Политики ломали голову над тем, что подумают избиратели, когда придется делать выбор и до них дойдут последствия создания валютного союза. Ответ тем не менее лежал на поверхности: если валютный союз провалится и расширение ЕС не состоится, тогда дело может ограничиться всего лишь одним таможенным союзом.

Когда в Германии Гельмут Коль проиграл на выборах в ноябре 1998 года и Герхард Шредер, как первый канцлер-социалист единой страны, занял свой пост, никакого изменения в политике немецкого правительства, снова выступавшего за создание валютного союза, не произошло. Французское правительство стояло точно на таких же позициях. Датчане со шведами совершенно определенно отказались от участия в таком предприятия. В Великобритании новое лейбористское правительство Тони Блэра, избранного подавляющим большинством голосов в 1997 году, опасливо высказывалось в пользу дальнейшей интеграции, но все-таки отказалось присоединиться к валютному союзу до тех пор, «пока не придет удобное время», и обозначенное время не настало за весь первый период правления Лейбористской партии, продолжавшийся 10 лет. Но 1 января 2002 года граждане подавляющего большинства стран членов ЕС получили первую со времен Карла Великого общую валюту. Ради понятного предотвращения оскорбления национальных чувств и даже полного устранения его вероятности все эти великие исторические названия денег – короны, флорины, франки, марки, талеры и много что еще – пришлось заменить словом «евро». К середине первого десятилетия XXI века банкноты и монеты евро считались уже единственным законным средством платежа среди 300 миллионов граждан 12 государств зоны общей валюты, и их даже признали в государствах и на территориях за пределами ЕС, таких как Черногория и Косово.

Трудности в деле укрупнения Европейского союза к тому времени значительно прояснились. Дольше всех в статусе кандидата на прием в Союз засиделась Турция, по поводу которой кое-кто задавался вопросом, а стоит ли ее вообще считать «европейской» страной, так как большая часть ее территории лежит в Азии, а большинство населения исповедует ислам. Худшее заключалось в том, что над модернизацией наследия К. Ататюрка после шестидесятилетнего его господства нависла угроза. Исламисты всегда негодовали по поводу традиционного светского характера режима в Анкаре. Все-таки если показателем европейскости считать современность государственных учреждений (например, наличие представительного правительства и обеспечение прав женщин) и определенный уровень экономического развития, то Турцию следовало относить к европейским странам, а не к остальной части исламского Ближнего Востока. Обращение с политической оппозицией и национальными меньшинствами (особенно курдами) в Турции тем не менее за границей воспринималось с большим неодобрением, и практика турецкого правительства как гаранта прав человека вызывала откровенное сомнение. Тем самым Турция снова и снова ставила застарелые и не имеющие ответа вопросы о том, что же на самом деле представляла собой Европа. Важно то, что давние враги Турции греки тем не менее выступили в роли ключевых сторонников приглашения Анкары в ЕС, приводя при этом одновременно экономические и политические доводы, невзирая на нерешенные проблемы по Кипру (теперь уже член ЕС).

В конце первого десятилетия XXI века на переговорах в Ницце пока шло согласование принципа дальнейшей экспансии, заодно догворились об избирательном цензе, притом что французы преуспели в удержании тех же самых «взвешенных» избирательных прав, какие принадлежали Германии, теперь уже числившейся бесспорно намного более крупным и состоятельным государством – участником Союза. Ратификации Ниццкого договора все еще предстоит добиться, разумеется в национальных парламентах, и ирландскому правительству в скором времени грозит проблема, состоящая в поражении на референдуме по его предложению;

из-за этого всю систему поразило очередное потрясение. Соглашение, заключенное в конце 2001 года о том, что работу учреждений ЕС должны рассматривать участники особого собрания и вносить необходимые коррективы в его деятельность, очень слабо исправило сложившееся положение. И когда в 2005 году участники референдума, проведенного во Франции и в Нидерландах, отклонили документ, составленный этим собранием под несколько вычурным названием Конституция Европейского союза, проект дальнейшего углубления процесса интеграции снова застопорился. Но тогда как народный отказ от соглашения по конституции представлялся очередным доказательством того, что Европейский союз остается предприятием, затеянным политической элитой, может получиться так, что содержание данной конституции как раз по этой же причине можно будет сформулировать в правовых и нормативных актах ЕС через исправленный вариант предложенной конституции, возвращаемой участникам референдума в странах, где народ ее отверг.