Книга Нюрнбергский набат. Репортаж из прошлого, обращение к будущему - Александр Звягинцев

НЕЙРАТ Константин (1873–1956) — государственный деятель, дипломат, обергруппенфюрер СС. Получил юридическое образование. В 1901 г. поступил на дипломатическую службу. Занимал различные должности в дипломатических представительствах Германии. В 1914–1916 гг. был советником посла в Константинополе. В 1919–1921 гг. — посланник в Копенгагене. В 1922–1930 гг. — посол в Риме. В 1932–1938 гг. — министр иностранных дел. В 1937 г. вступил в НСДАП. Осуществлял дипломатическую подготовку присоединения Саарской области, готовил союз с Италией, аншлюс Австрии и т. д. В 1939–1943 гг. — наместник в протекторате Богемия и Моравия. Разрабатывал и осуществлял планы уничтожения чехов, проводил в Чехословакии политику германизации. В 1941 г. был отправлен в отпуск и больше к своим обязанностям не возвращался. В 1943 г. получил звание обергруппенфюрера СС. На Нюрнбергском процессе был приговорен к 15 годам тюремного заключения. В 1954 г. освобожден из тюрьмы Шпандау по состоянию здоровья. Умер в 1956 г.

Опять Геринг: яд против петли

* * *

Как ни «пас» начальник тюрьмы полковник Эндрус своих узников, пытаясь сохранить их до исполнения приговоров целыми и невредимыми, избежать чрезвычайных происшествий не удалось. Самый опекаемый арестант, «наци № 2» Герман Геринг за полтора часа до казни на виселице покончил с жизнью по-своему, приняв яд.

Задавшись целью избежать публичной и позорной смерти в петле, он проявил чудеса настойчивости, изворотливости, самообладания. Его подвигли к этому гиперболизированные представления о собственной значимости, мнение о себе, как об исторической личности, великом государственном деятеле, с которым подло и жестоко расправляются враги. Он чувствовал себя уязвленным даже тем, что его — «наци № 2» содержат в тюремной камере № 5, а не в помещении с номером, подобающим его «высокому» статусу.

В день суицида, 15 октября 1946 г. рейхсмаршал попытался объяснить свои действия в последнем письме:

«…Считаю в высшей степени бестактным делать из нашей смерти представление для рыщущих в поисках сенсаций газетчиков, фотографов и просто любопытствующих. Сей грандиозный финал является вполне типичным проявлением всей глубины дремучей дикости суда и обвинителей. Все это — откровенная постановка от начала и до конца! Отвратительная комедия!

Я прекрасно понимаю, что наши враги, от страха или от ненависти, просто хотят избавиться от нас. Однако то, что они собираются сделать это неподобающим применительно к солдатам образом, отнюдь не послужит их доброй репутации.

Лично я намерен умереть без всей этой шумихи и сенсаций.

Позволю себе подчеркнуть еще раз, что ни в малейшей степени не считаю себя обязанным (ни с моральной, ни с какой другой точки зрения) подчиниться смертному приговору, вынесенному мне моими врагами и врагами Германии.

Я приступаю к тому, что собираюсь сделать, с радостью, и считаю свою смерть освобождением.

Да будет милосерден ко мне мой бог! Очень глубоко сожалею о том, что не могу помочь моим товарищам (в особенности фельдмаршалу Кейтелю и генералу Йодлю) тоже избежать этого публичного представления с казнями.

Все усилия, предпринимавшиеся нашими тюремщиками для того, чтобы мы не причинили себе никакого вреда, были продиктованы отнюдь не заботой о нашем здоровье, но лишь тем, чтобы быть уверенными, что мы будем живы к моменту этой грандиозной сенсации.

Ohne mich![38]Герман Геринг»

Вид казни, определенный приговором, настолько волновал Геринга, что несколькими днями раньше (если полностью верить дате) он приготовил и до нужного времени спрятал письмо в адрес оккупационных властей — Контрольного совета по Германии. Он написал это послание на роскошном бланке с титулом «Рейхсмаршал Великого германского рейха», чтобы донести до «коллег-военных» мотивировку самоубийства: «Но не можете же вы, в самом деле, повесить рейхсмаршала Германии!». На это же направлено и сравнение себя с «великим Ганнибалом», которое должны были понять знатоки военной истории.

Нюрнберг, 11 октября 1946 года.

СОЮЗНИЧЕСКОМУ СОВЕТУ ПО КОНТРОЛЮ

Я без излишних церемоний позволил бы вам расстрелять себя! Но не можете же вы, в самом деле, повесить рейхсмаршала Германии! Этого я допустить не могу — ради самой Германии. Кроме того, я не считаю себя морально обязанным подчиниться суду моих врагов. Исходя из всего этого я выбираю для себя такую же смерть, как и великий Ганнибал.

Герман Геринг.

Мне было ясно с самого начала, что мне будет объявлен смертный приговор, поскольку я всегда рассматривал этот суд как исключительно политическую акцию победителей. Но я хотел пронаблюдать весь этот процесс целиком, ради блага моего народа, и я, по крайней мере, не ожидал, что мне будет отказано в смерти солдата. Перед богом, моей страной и моей совестью я считаю себя свободным от обвинений, предъявленных мне вражеским трибуналом.

Еще больше похоже на оправдание — на этот раз по духовной линии — письмо пастору Тереке, который заботился о заблудших душах нацистских вождей, находившихся в нюрнбергской тюрьме.

«Нюрнберг, 11 октября 1946 года.

Дорогой пастор Тереке!

Простите меня, но мне пришлось сделать это по политическим причинам. Я долго молился моему богу и чувствую, что поступаю правильно (расстрелять меня я бы им позволил). Пожалуйста, утешьте мою жену и передайте ей, что это не было всего лишь обычным самоубийством и что она может быть спокойна по поводу того, что бог не лишит меня за это своей великой милости.

Да защитит господь моих любимых и близких!

Да пребудет с вами, дорогой пастор, благословение божие во веки вечные.

Ваш Герман Геринг».

Письмо начальнику тюрьмы поковнику Эндрусу некоторые историки трактуют как насмешку над главным тюремщиком, в конце концов обманутым его самым опекаемым узником. О том, что Геринг не питал к нему добрых чувств, говорит отсутствие в письме персонального обращения. В нем нет даже формулы вежливости, о которой рейхсмаршал обычно никогда не забывал.

Однако, возможно, Геринг на пороге ухода в небытие и не думал о лишней уже насмешке над полковником, который всего лишь исполнял свой долг, а вполне по-человечески попытался отвести подозрения от гипотетического сообщника, который сумел передать ему яд. В драматический момент прощания с жизнью он мог вспомнить о рыцарских правилах, которыми руководствовались летчики эскадрильи «Рихтгофен» и он, их самый известный командир, в годы Первой мировой войны.

«Нюрнберг, 11 октября 1946 года.

КОМЕНДАНТУ

Капсула с ядом была при мне все время, с самого первого дня заключения меня под стражу. Когда меня доставили в Мондорф, у меня было три таких капсулы. Первую из них я специально спрятал в своей одежде таким образом, чтобы ее обнаружили при обыске. Вторую я прятал под коробкой с одеждой, когда раздевался перед сном, и забирал ее обратно, когда снова одевался утром. Я маскировал ее настолько хорошо и в Мондорфе и здесь, в нюрнбергской камере, что несмотря на частые и очень тщательные обыски обнаружить ее так и не удалось. Во время судебных заседаний капсула все время была при мне, спрятанной в моих высоких ботинках для верховой езды.