Книга Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики - Адам Туз

Поскольку цель работы всего этого контролирующего аппарата заключалась в ограничении германского импорта, в итоге с германских рынков практически исчезли зарубежные конкуренты. В страну не ввозилось ничего из того, что можно было бы произвести внутри нее – а это относилось практически ко всем промышленным товарам. В сочетании с ростом уровня внутреннего спроса это позволило германским производителям положить конец дефляции и добиться заметного роста цен. После многих лет дефляции индекс потребительских цен с весны 1933 г. по август 1934 г. вырос почти на 6 %, и этого хватило для того, чтобы начались тревожные разговоры об инфляции[339]. Для того чтобы этот процесс не вышел из-под контроля, Министерство экономики издало ряд указов о твердых ценах, а кульминацией этих мер в ноябре 1934 г. стало назначение уже знакомого нам Карла Герделера на должность рейхскомиссара по контролю над ценами[340]. Как мы уже видели, Герделер заслужил свою репутацию неподкупного человека в тщетных попытках противопоставить девальвации фунта стерлингов драконовские меры в рамках четвертой дефляции Брюнинга. Его роль в Третьем рейхе заключалась в том, чтобы вернуть на прежний уровень все цены, неоправданно завышенные начиная с лета 1933 г. По иронии судьбы при всех либеральных наклонностях Герделера к концу 1935 г. это привело к созданию всеобъемлющей системы государственного диктата в области цен.

С точки зрения этой системы фундаментальное значение имело расширение возможностей государства по надзору над разветвленной системой германских картелей[341]. В июле 1939 г. Министерство экономики присвоило себе право создавать принудительные картели. Тот же указ наделял его полномочиями по надзору за действиями существующих картелей, изданию правил, регулирующих деятельность их членов, и контролю над устанавливаемыми ими ценами. Всего с 1933 по 1936 г. министерство проконтролировало создание не менее чем 1600 добровольных картелей и навязало 120 принудительных картельных соглашений. Даже в таких крупных и сильно фрагментированных отраслях, как полиграфия с ее годовым оборотом, превышавшим 1 млрд рейхсмарок, и буквально тысячами мелких фирм, отныне можно было создавать организационные структуры с четко установленными минимальными ценами. Принудительные картели имели право контролировать инвестиции в своих секторах и оптимизировать существующую структуру отраслей посредством систематических «выкупов». Второй закон о картелях, принятый летом 1933 г., ликвидировал юридическую защиту, при Веймарской республике дававшую фирмам, не входившим в состав картелей, возможность вести свои дела так, как они сочтут нужным. Отныне картели могли в судебном порядке преследовать аутсайдеров, устанавливавших цены, являвшиеся «несправедливыми» или «пагубными для благосостояния нации». Таким образом, добровольные картели превращались в принудительные организации, находившиеся под государственным контролем. В 1936 г. РМЭ доверило повседневный надзор за картелями деловым группам и отраслевым группам[342]. В свою очередь, те использовали свои новые стандартизованные бухгалтерские системы при внедрении и отладке ценовой дисциплины.

Рост внутреннего спроса, устранение зарубежных конкурентов, рост цен и относительно статичные ставки заработной платы создали условия, в которых было трудно не получать хорошую прибыль[343]. Более того, к 1934 г. советам директоров некоторых фирм выплачивались такие большие бонусы, что это вызвало в гитлеровском правительстве сильное замешательство[344]. В свете гораздо более скромного роста доходов у трудящихся создавалось впечатление, что коммунисты и социал-демократы действительно кое в чем правы. Нацистский режим превратился в «диктатуру боссов». Поэтому РМЭ, установив контроль над импортом, экспортом и отечественными ценами, весной 1934 г. занялось прибылями бизнесменов. Отныне сумма выплат акционерам не должна была превышать 6 % от капитала. Разумеется, это никак не сказалось на скрытой прибыльности. Бухгалтеры корпораций просто начали прятать прибыли посредством преувеличенной амортизации и создания резервов. В течение следующих лет германские предприниматели накопили гигантские финансовые резервы, которые могли использоваться для внутренних инвестиций. Очевидно, что именно это, помимо чисто «косметических» аспектов, и было истинной целью указа о дивидендах.

РИС. 6. Норма прибыли от капитала в германской промышленности, 1925–1941 гг.

С точки зрения властей Рейха, задача заключалась в том, чтобы разделить национальные ресурсы, пригодные для инвестиций и для государственных расходов. Промышленные инвестиции должны были финансироваться из прибылей, не доставшихся акционерам. В то же время ограничивался доступ корпоративных заемщиков к рынку долгосрочных кредитов – пополнявшемуся за счет сбережений домохозяйств, проходивших через банки, сберегательные банки и страховые фонды, – благодаря чему эти средства оставались в распоряжении у государства[345].

Контроль Рейхсбанка за финансовыми потоками в германской экономике еще больше укрепился благодаря новой системе банковского регулирования, внедренной в 1934 г. После кризиса 1931 г. государство стало обладателем контрольного пакета акций во всех трех крупнейших банках страны – Deutsche Bank, Dresdner Bank и Commerzbank. Если бы верх одержало левое крыло нацистов, то не исключено, что власти осуществили бы полномасштабную национализацию банковской системы с последующей ликвидацией национальных коммерческих банков и созданием интегрированной системы региональных банков. Неудивительно, что эту идею активно поддерживали и региональные сберегательные кассы (Sparkassen), находившиеся под контролем местных активистов Нацистской партии[346]. Но Ялмар Шахт принял меры к тому, чтобы этот радикализм не принес никаких конкретных плодов. Наоборот, кризис дал ему возможность осуществить управленческую реформу и ужесточить надзор со стороны центрального банка. С сентября 1933 г. по октябрь 1934 г. особая комиссия провела ряд тщательно срежиссированных дебатов, в ходе которых сторонники радикальных взглядов последовательно оттеснялись на периферию. Итогом этих дебатов стал проект закона, по которому Рейхсбанк получал обширные надзорные права. С целью предотвратить повторение финансовых скандалов начала 1930-х гг. вводились ограничения на величину займов, которые мог получить в банке отдельный частный заемщик. Рейхсбанк впервые был наделен правом определять элементарные требования, предъявляемые к резервам, и полностью контролировать размещение частных банковских активов. Тем самым берлинские «большие банки» были спасены от национализации. Однако факты говорят о том, что они так до конца и не оправились от ущерба, нанесенного им финансовым кризисом 1931 г. В чисто коммерческом плане «большие банки» находились в числе главных «жертв» нацистского экономического возрождения[347]. С 1932 по 1939 г. их общие активы выросли всего на 15 %, хотя объемы производства в Германии увеличились более чем вдвое. Напротив, активы сберегательных касс – главного источника того, что можно назвать народными деньгами, – за тот же период выросли на 102 %. В то же время международные операции «больших банков» резко сократились из-за свертывания германской внешней торговли. Средства, накапливавшиеся на счетах банковских клиентов из числа промышленников, делали их более независимыми от банковских займов, чем когда-либо прежде. А те, кто все же нуждался во внешнем финансировании при осуществлении наиболее приоритетных проектов режима, могли обратиться к новым заимодавцам, за которыми стояло государство – таким, как Bank fur Industrie-Obligationen или принадлежавший люфтваффе Aero-Bank[348]. Разумеется, из этого не следует, что все три уцелевших больших банка не получали хорошую прибыль. Нельзя отрицать и того, что банки играли важную роль, определяя развитие некоторых важных компаний. В первую очередь следует упомянуть, что Deutsche Bank был тесно связан с компанией Mannesmann и ее генеральным директором Вальтером Цангеном, входившим в число тех, кому нацистский режим принес самые большие дивиденды[349]. Но в противоположность идее о том, что в конечном счете именно «большие банки» были кукловодами национал-социализма, на самом деле трудно назвать другой период в современной истории Германии, когда эти учреждения имели бы меньше влияния, чем в 1933–1945 гг.