Книга Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Омерзение берет от таких бокальных речей. Гинцбург их слушает с улыбкою, выражающею: хвалите, холопы, я изволю вас слушать…
А рядом с этим интересно припомнить, что еврейская комиссия графа [К. И.] Палена[153] за два года еще не начинала своей законодательной деятельности… Она издержала 37 тысяч на издание исторических трудов, и затем стоп машина!
Видел счастливого человека сегодня у [К. П.] Победоносцева, это С. А. Рачинский. До него не касаются никакие политические злобы дня! Он живет себе в своей деревне, в своей школе[154], как в мирной, любящей семье, и все остальное для него не существует. В его жизни школьного отшельника, впрочем, случилось важное событие. Событие это появление нового товарища в лице молодого [Н. М.] Горбова. Горбов, кончивший курс университета, страстно полюбил дело Рачинского и поехал к нему, приглядываться к его сельской школе. Результатом было то, что он основал возле Рачинского, в своем имении, другую сельскую школу и поселился между детьми жить с ними и учить их, и теперь, как говорит Рачинский, обе школы до того полны, что уже принимать новых учеников нет возможности. Народ буквально обожает эти школы, и дети льнут к ним, как пчелы к меду. Мед же заключается в церковности этих школ.
Рачинский говорит, что он может теперь умереть спокойно, найдя себе преемника. Ведь у него ревностные ученики в том же деле, например, один князь Николай Николаевич Мещерский начал такое же школьное дело в Могилевской губернии.
Но увы, все это капля в море! Делянов большой грех несет на душе. Он совсем не помогает делу развития церковно-приходской школы, не поощряет, не ободряет, не направляет дело. Что хорошая, что дурная народная школа, ему все равно, и хороший священник, и хороший учитель не видят от министерства проявлений к ним участия и поощрения!
№ 16
Истекшая неделя имела главным предметом разговоров и толков Высочайшее повеление на счет Кахановской комиссии. Надо сказать, что это распоряжение пришло как раз вовремя. Трудно исчислить как много эта злосчастная комиссия наделала вреда внутри России, заволновав умы и возбудив тревожные вопросы щекотливо политического свойства в среде помещиков, только что начинавшей успокаиваться. Я ежедневно получаю по несколько писем из провинции с вопросами: правда ли это, правда ли то на счет Кахановской комиссии, и при этом плач и сетования.
Но нет худа без добра. Существование и дебаты Кахановской комиссии дали несомненное мерило того, что может правительство ожидать от так называемых деятелей и своих, сановных, и общественных в либеральной сфере. Ясно, что ничего не умерло еще в головах наших петербургских сановников из того, что так гибельно извратило прекрасные намерения прошлого царствования; та же страсть либеральничать, в угоду каким-то стриженным и нигилистам, на счет правительственной власти и правительственного обаяния, та же легкомысленность в обращении с серьезными вопросами порядка и народной нужды; то же заигрывание с дурными страстями и инстинктами толпы еле-еле грамотной и кроме всего этого – то же незнание жизненной правды и провинциальной России.
Одним из поразительных эпизодов в этом отношении в Кахановской ком[иссии] за последнее время был эпизод с [Н. А.] Вагановым, заседающим в виде представителя Министерства двора и Ведомства уделов. Как такой заядлый красный попал в доверенное лицо у [И. И.] Воронцова[-Дашкова] – это Бог один знает, но после эпизода в Кахановск[ой] ком[иссии], будь я на месте Воронцова, я бы не потерпел его и суток при себе.
Шел вопрос о том, кому председательствовать в проектированном комиссиею уездном управлении. Большинство высказалось за то, что председателем должен быть уездный предводитель дворянства. [М. С.] Каханов заключает дебаты и спрашивает: значит, вопрос исчерпан, особых мнений нет. Все молчат.
Вдруг встает Ваганов.
– У меня особое мнение. Я прошу его записать и приложить.
– Какое?
– Председатель уездного управления должен быть избираем земством.
– А утверждаем?
– Никем! – нагло ответил Ваганов.
