Книга Помор - Валерий Большаков

«Не только говорить…» — чуть не сорвалось с его губ, но он прикусил язык, боясь оскорбить девушку оттенком скабрезности.

Миссис Дэгонет вздохнула.

— Павел, а вам здесь нравится? — спросила она.

— Очень! — вырвалось у Туренина. — Признаться, мне стыдно за то, как я вёл себя на пути в Новый Свет. Этакий капризный дворянчик… Всё мечется, ноет, жалуется на судьбу! Запад меня оздоровил. Это суровая страна для мужественных людей. Признаюсь, мне даже лестно, что я прожил здесь столько времени! Стало быть, не совсем пропащий.

— Я понимаю вас, — серьёзно сказала Марион, — сама так чувствую. Только зря вы сомневаетесь в себе — вы сильный и смелый человек, Павел, а это главное. Опыт — дело наживное. Изо всех нас одного Теодора можно назвать человеком Запада — вот кто сразу вписался в тутошнюю жизнь. О Тео уже разговоры ходят у походных костров и в салунах!

— Да-а… — согласился Туренин. Всё в нём сжалось, заледенело, но больше тянуть он уже не мог. Да и сколько ещё ему ждать подходящего случая? Чувство переполняет душу, жжёт невыносимо, и чем гасить этот палящий огонь? Бурбоном заливать? — Я люблю вас, — сказал он чужим голосом.

— Па-аша… — негромко протянула миссис Дэгонет.

— Это правда, Марион! — с жаром заговорил князь. — Может, я зря затеял эти речи, зря пошёл на откровенность, но и молчать уже нет мочи! Я полюбил вас с той самой минуты, когда впервые увидел в Лондоне, на палубе «Одинокой звезды». О, я был настолько поглощён своим чувством, что остальной мир как-то отдалился. Даже бунт прошёл мимо меня. Да, я что-то такое совершал, говорил о чём-то, но все эти головорезы представлялись мне всего лишь досадной помехой. Так всё и длилось до самого Нью-Йорка. Признаюсь, я питал слабые надежды на взаимность, поскольку… Ну кто я такой? Родовитый бедняк! Что мне было предложить вам? Мой герб? А зачем он американке? Нищета — это страшно, это унизительно! Но разве станет нормальная молодая девушка дожидаться, пока один из её поклонников разбогатеет? Вот какие мысли одолевали меня в те дни. Когда же я узнал, что вы выходите замуж, то приказал себе забыть обо всём. Вот только ничего у меня не получилось, я вас никогда не забуду, что бы там ни сулило грядущее… И вдруг вы снова являетесь! О Марион, это было и мучительно, и сладко. Я словно вернулся в утраченный мир отрочества, когда впервые влюбляешься, когда мечты безудержны. Почему я всё это говорю вам? Наверное, я просто устал бороться с собой… Таить своё чувство от мира легко, но, когда вы рядом, душа изнемогает, и нет сил молчать! Думайте обо мне что угодно, Марион, я снесу любое ваше недовольство. Я ведь всё понимаю! Но только не лишайте меня капельки счастья теперь, дозвольте ещё хоть раз признаться в том, что люблю вас…

Туренин выдохся и уставился в огонь. Он и впрямь испытывал громадное облегчение — и опустошение. Девушка сидела недвижимо, рассеянно улыбаясь, и ласково сказала:

— Вы ничего не понимаете, Паша… Ложитесь спать, а то я ведь знаю Тео — он поднимет нас очень рано. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи… — пробормотал князь и послушно лёг. В душе его, где царила любовь и жила печаль, зародилась надежда.

…Потихоньку-полегоньку караван добрался до Форт-Холла, где Кэп Гриффин объявил трёхдневный отдых. Прошло три дня — и снова в путь. Фургоны катились мимо Большого Солёного озера, одолевали безводные пустыни и горы Сьерра-Невады, пока, наконец, не добрались в октябре месяце до Сакраменто.

Жизнь в этом городишке кипела и бурлила. Люди, больные «золотой лихорадкой», тысячами копошились на склонах, махая кирками, толпами промывали песок на речках. Американцы, китайцы, канаки с Сандвичевых островов,[120] мексиканцы — все подряд ожесточённо рыли землю в поисках самородков. Иные сказочно богатели, подстёгивая в соседях-неудачниках желание озолотиться.

Наживались, как всегда, торгаши и кабатчики, да ещё бандиты — грабежи и убийства были обычным делом. Сан-Франциско опустел — все ринулись за драгметаллом. Матросы сбегали с кораблей целыми экипажами. Переселенцы со всего света устремились в Калифорнию, околдованные золотым миражом.

Но Фёдор Чуга не подхватил всеобщее поветрие — его мулы повлекли «конестогу» мимо и дальше, к Форт-Россу.

Следом двигался фургон семьи Турениных — князь обвенчался с Марион в Сакраменто. И насколько же приятней было править лошадьми, когда под боком любимая женщина!

Помор покосился на Ларедо, сидевшего рядом с ним на облучке, и вздохнул.

— Вот тебе и весь сказ… — проворчал он.

— Чего? — не понял Шейн.

— Ничего, — буркнул Чуга. — Езжай давай…

Глава 13

РУССКАЯ АМЕРИКА

Дорога пролегала по сказочно красивому лесу, виляла по горному серпантину, тянулась вдоль реки Славянки с поросшими вереском обрывистыми берегами.

Фёдор пересел на чалого и ехал впереди тряских фургонов. По правую руку шагал Князев гнедок.

— Места-то какие… — шумно вздохнул Чуга. — Как же это можно было, от таких-то краёв отступиться? Эх, не везёт нам с царями! Иоанн Васильевич земли собирал, Годунов до Енисея границу продвинул. И Пётр Алексеевич постарался, и даже Екатерина, уж на что баба, а турка потеснила. Эти же… Тьфу!

Туренин хмуро покивал головой.

— Мой отец помер на Аляске, — проговорил он. — Селение там есть такое, Уналашка называется. Уналашка, Новоархангельск, Кынговей, Павловская гавань, Николаевский редут, Нулато, Новороссийск,[121] Якутат… Это всё мы на Аляске понастроили! Да что Аляска, когда три наших крепости на Сандвичевых островах воздвигнуты были! И где это всё? Не нужно императорам, чтобы Россия прирастала Америкой, им и без того живётся не худо… — Помолчав, князь продолжил глуховатым голосом: — Отец мой со всеми на Сенатской площади стоял. Это были молодые офицеры, прогнавшие Наполеона — и вкусившие европейских свобод. Их возмущало тупое самодержавие и унижение крепостных, они хотели провозгласить Российскую Федерацию из тринадцати держав и двух областей, да чтобы правили государством Народное вече и Державная дума.[122] Даже столицу перенести хотели в Нижний Новгород, славный тягою к вольности, а императора сослать сюда, в Форт-Росс…[123] — Павел вздохнул и добавил с горечью: — Ничего, однако, из задуманного не свершилось, не взошла «звезда пленительного счастья»! Отец угодил на каторгу, потом его, больного, отправили на поселение в Уналашку. Помню, забрели мы с ним однажды в лес, вышли к реке, а там здоровущие медведи лососей ловят. Отец, хоть и не стар был, а уже седой весь и выправку гвардейскую растерял по рудникам, горбился всё… Постоял он, посмотрел на зверюг и говорит: «У меня была мечта — простереть свет Отечества нашего до Калифорнии и Сандвичевых островов.[124] Быть бы здесь четырнадцатой державе нашей, Американской, да не выйдет уже ничего…» День прошёл, и отец скончался. А я поклялся тогда, что ноги моей не будет на земле предков.