Книга Приливы войны - Стивен Прессфилд

Из советников Алкивиада Мантитей, Антиох и его кузен, которого тоже звали Алкивиадом, неистово ратовали за переворот. Они подстрекали Алкивиада захватить командование экспедицией — здесь и сейчас, арестовав или убив, если понадобится, всех, кто откажется встать на его сторону. На этом радикалы не успокоились. Они предложили сейчас же отказаться от сицилийской кампании и всем флотом плыть обратно в Афины. Пусть Алкивиад при поддержке армии объявит себя хозяином государства. Эвриптолем и Адимант возражали, и Алкивиад присоединился к ним.

— Я хочу Афины не в качестве любовницы, — заявил он, — а в качестве жены.

Над этим замечанием многие посмеялись, сочтя его легкомысленным, поспешным и неискренним. Утверждали, будто Алкивиад согласился с постановлением судебных исполнителей только потому, что верил: в Афинах у него достаточно сторонников, а его агенты уже подкупили власти достаточно, чтобы его оправдали. Я не верю этому. Думаю, он имел в виду именно то, что сказал. Я утверждаю это не в защиту Алкивиада, не потому, что хочу подчеркнуть его благородство или честность (а он был и честен, и благороден). Подумай: такое утверждение говорит о самонадеянности — предельной и поразительной.

Вот как, по моему мнению, он рассуждал. В его глазах Афины были не народом, которому надо служить, а супругой, которую следует завоевать. Получить Афины как-то иначе, не по доброй воле значило бы опозорить город и себя. Он жаждал не любви или власти. Он желал, чтобы его власть была основана на любви.

В то время я ничего этого не понимал. Полагаю, обо всём этом думал Алкивиад. Я смотрел на него — его лицо не выражало ни гнева, ни мстительности, хотя впоследствии он действовал и гневно, и мстительно и проявил эти качества в избытке. Я видел лишь печаль. В этот миг он стоял, отрешённый от самого себя и от собственной судьбы, как человек на пике опасности. Он словно бы воспарил над полем битвы и увидел его целиком. Как мастерский игрок, Алкивиад видел на четыре-пять ходов вперёд, и все они сулили несчастье, но он никак не мог найти такого хода, при помощи которого он сам или его город могли избежать конца.

— Что ты будешь делать? — спросил его Эвриптолем.

Алкивиад смотрел прямо перед собой, в одну точку.

— Во всяком случае, не плыть домой, где меня убьют. Это определённо.

Глава XIX
ЛЕТОПИСЕЦ РАЗДОРА

Алкивиад сбежал в город Фурии. Говорили, сначала он отправился в Аргос, потом, когда там стало слишком горячо, — в Элиду, опередив государственных агентов и охотников за вознаграждением. Мой брат был в числе военных представителей Афин. На «Саламинии» он преследовал Алкивиада вокруг италийского «сапога».

Он прислал мне письмо.

«Эта хвалёная элита государственной галеры — приятная компания, брат. Они поклоняются Аяксу и всем его родственникам и притом охотятся за Алкивиадом, словно он бешеный пёс. В Падрасе пронёсся слух, что он скрывается в одной из гостиниц. Наша поисковая группа с факелами обыскала всю местность, чуть не подожгла десяток невинных прохожих и даже не задержалась, чтобы предложить им компенсацию. Ещё один слух о местонахождении нашего беглеца заставил нас пуститься в очередную напрасную погоню. Эти типы играют наверняка, Поммо. Одного бедного паренька они приложили к сыротёрке, хотя тому было не более двенадцати лет. Другой был ловцом килек. Наследники Эврисака взяли его в море за две мили от берега. Сначала они утопили одного его сына, потом другого; за ними последовал и сам рыбак. Такие вещи эти государственные агенты проделывают без единой слезинки, с шуточками.

Они боятся возвращаться домой без результата. И всё же это далеко не всё. Почему они так ненавидят его — его собственные родственники? Их фанатизм ужасает. Эту записку придётся отправить контрабандой. Если мои птички-спутники глянут на неё, они растянут мою кожу на первой попавшейся двери».

Алкивиад оказался не единственным командиром, которому приказали явиться домой и предстать перед судом. Обвинён был и Мантитей, триерарх «Пенелопы», и Антиох, лучший навигатор во всей Греции, а также Адимант и кузен Алкивиада, тоже Алкивиад. Обвинение также было предъявлено ещё шести офицерам.

Вот что сообщал мне мой двоюродный брат Симон из Афин:

«“Саламиния" возвратилась. Без Алкивиада. Он сбежал в Италию, услышав, что Народное собрание приговорило его к смерти в его отсутствие. Хотя ты, конечно, знаешь эту новость. Говорят, он сказал: “Афины ещё получат повод убедиться в том, что я жив”».

Наступила зима. Вместе с Алкивиадом и его соратниками флот потерял не только самых храбрых и предприимчивых офицеров, но и самых преданных сторонников экспедиции. Командование теперь поделили Никий и Ламах. Сразу ушла вся инициатива. Вместо энергичного наступления на города Сицилии, чтобы отрезать Сиракузы от союзников, Никий предпринял одну нерешительную попытку запугать город, а потом приказал флоту возвратиться на зиму в Катану. Я томился там два месяца, пока «Пандора» не была милостиво отпущена к мысу Япигий на поиски лошадей для кавалерии. Лион тоже был там — на «Медузе».

Япигия, как тебе известно, — «каблук» италийского «сапога». Там дуют страшные ветра, налетают сокрушительные шквалы. Тамошние жители — не греки — называют их nocapelli, «лысые головы». Все суда заходят в Карас. Моряки, переполненные новостями, торопятся излить их поскорее у какого-нибудь очага. Так мы с Лионом узнали о нашем скрывающемся командире от хозяина каботажного судна, которое ходит по Тирренскому морю. А тот слыхал всё это от одного моряка из Коринфа. Этот коринфянин сопровождал своего капитана до Спарты. Два вечера он провёл на празднике Гиацинтии, посвящённом Гиацинту и Аполлону. Ему даже позволили стоять в колоннаде апеллы, спартанской Ассамблеи, где иностранцам иногда разрешается присутствовать во время дебатов.

Алкивиад вовсе не сбежал ни в Италию, ни на луну, сообщил наш информатор. Он находится в Спарте.

— И не на виселице, а свободный, в ореоле славы, в центре внимания всего Лакедемона!

Это сообщение было встречено с величайшим недоверием и даже вызвало смех у моряков, заполонивших помещение.

— Этот надушенный пижон, — невозмутимо продолжал каботажный капитан, — который в Народном собрании Афин рядился в пурпур и подметал подолом пыль, этот распутник — короче говоря, этот превосходный афинянин совершенно переродился. В Спарте из него вылупился новый Алкивиад. Его не узнает никто, кто знавал его в прежние времена! Этот новый Алкивиад одевается теперь в простую алую одежду спартанца, ходит босиком, кудри до плеч — как у заправского лакедемонянина. Он ест вместе с простым народом, купается в холодных водах Эврота и каждую ночь ложится на постель из тростника. Он питается простым бульоном, вино пьёт умеренно. На слова скуп так, словно они — золото, а он — скряга. На рассвете его можно видеть в поле — он до седьмого пота занимается бегом. До полудня он в гимнасии или на игровой площадке. Этим делом он занимается с усердием, превосходящим даже старания самых ревностных и опытных спортсменов. Короче говоря, этот человек стал большим спартанцем, чем сами спартанцы, и они боготворят его. Мальчишки ходят за ним по пятам. Равные соревнуются за право называть его товарищем, а женщины... Как ты знаешь, законы Ликурга поощряют многомужие, так что даже чужие жёны могут открыто влюбляться до безумия в этот образчик красоты, про которого говорят: