Книга Плен - Анна Немзер

Стихают тосты, и больше никто не поет. Звенят чайными ложками и шуршат конфетными фантиками. Все устали. Мы все устали от совпадений, от нервотрепки, от ожиданий – и от перекрывших все ожидания событий. Путь к счастливому концу страшно выматывает. Но мне почему-то кажется, что так правильно… что все правильно.

[Я страшно злилась на себя, когда все это задумала. Да, на Надю было невыносимо смотреть и хотелось хоть что-то придумать, и да – Надя столько раз помогала мне, всем нам, бросалась на помощь, самоотверженно… Но вообще-то влезать в чужие дела было мне настолько поперек горла, и я страшно злилась на себя, когда потихоньку списала у Нади Алешин телефон, когда советовалась с ее родными. Дима, конечно, возражал. («Да, мы все переживаем и не хотим видеть чего-то! Но видеть надо!..») Но меня поддержал Сережа, Мишель сказала: папа бы обязательно был за… Я страшно злилась на себя, когда все-таки позвонила Алеше, когда умолила его со мной встретиться, когда шла на эту встречу. Да и во время встречи… так меня раздражало мое демиуржество, а Алеша, конечно, держался вежливо, но отвратительно высокомерно – ну, во всяком случае, пока не понял, зачем я пришла. Короче говоря, я все на свете прокляла за эти полчаса. Но все равно – мне почему-то кажется, что так правильно.]

Я тихонько встаю из-за стола, выхожу в темноватую переднюю и по извилистому коридорчику пробираюсь в комнату Али и Вити. Тети Али и дяди Вити, как я их всю жизнь называла. Там всегда все курят. Длинный диван – по углам всегда садятся Виктор и Гелик. Трюмо с двумя шкатулочками, расческой и флаконом духов. Перед трюмо всегда усаживается Надя и первым делом, еще не закурив, хватает чужую гребенку и приглаживает волосы: она всегда такая растрепанная. Остальные садятся кто где и дымят-дымят… Сейчас комната пуста, воздух в ней сизый, даром что в этот момент никто не курит и форточка раскрыта. На тумбочке рядом – Витины очки в золотой оправе. В кресле, где обычно Аля, – спит рыжий кот. На стеллаже фотографии рядком: вот всей компанией в шестьдесят каком-то году в Пушкинских Горах, вот внуки вместе – младший, запеленатый, лежит на столе – только что из роддома, старшему шесть лет, навис над кулечком, подпер щеки кулаками и смотрит в камеру хитрыми глазками, вот Женина – очень хорошая… На столе лежит стопка писем в мутном целлофановом пакетике – это для меня. Гелена мне сказала: я тебе там положила, возьми.

Я сажусь на диван, утыкаюсь носом в спинку его и вдыхаю глубоко-глубоко, еще глубже, сколько смогу. Чем пахнет – не только никотином, чуть жженым сахаром, чуть стеарином. Ну чего ж, я беру эту стопку старых-старых писем. Пусть они будут здесь в качестве эпилога.