Книга Почему Европа? Возвышение Запада в мировой истории. 1500-1850 - Джек А. Голдстон

В Шотландии религия и культура опирались на изучение кальвинистских идей и дисциплины. К XVIII в. ведущие шотландские мыслители, будучи глубоко религиозными, все же меньше заботились о проблемах обряда и доктрины, чем о понимании природы, развитии торговли и промышленности и содействии улучшению всех видов человеческой активности как средствах обеспечения добродетельности и процветания общества. Шотландии было разрешено оставить свою собственную — пресвитерианскую — церковь Шотландии, — совершенно отличную от англиканской, преобладавшей в Англии. Итогом явилась плодотворная и напряженная интеллектуальная жизнь, которая в Британии никогда не была нацелена на сохранение общепринятой ортодоксии определенной церкви, ни на игнорирование или запрет инакомыслия. Наоборот, там велись широкие дебаты о природе человека, обществе, мироздании и месте Бога в нем.

Университеты Шотландии в Глазго, Эдинбурге, Абердине и Сент-Эндрюсе вместе с Лондонским Королевским обществом и массой провинциальных клубов из таких английских городов, как Бирмингем, Бристоль и Манчестер, содействовали разнообразным исследованиям в науке, механике, промышленности, философии морали, истории, эпистемологии и политической теории. В ходе XVIII столетия старинные университеты континентальной Европы все больше подпадали под влияние церкви (в Испании и Италии) или гуманизма Возрождения (во Франции и Германии), а главные университеты Англии (Оксфорд и Кембридж) в основном играли роль частных школ для представителей элиты, в которых редко можно было встретить серьезных ученых. Шотландские университеты, напротив, стали местом новаторских исследований по медицине, естествознанию и инженерному искусству. Их методы, их исследования и их выпускники стали широко известны по всей Британии и Северной Америке.

Если и можно выделить какой-то ключевой компонент в достижении нового уровня производительности и создании новых видов экономической деятельности, позволивший разорвать циклы аграрных обществ, которые доминировали на протяжении последней тысячи лет, то таким компонентом следовало бы считать новые идеи. Как мы увидим в главе 8, в 1500 г. большая часть мира все еще развивалась в интеллектуальных рамках, установленных тысячелетием ранее. Несмотря на значительный прогресс в отдельных областях сельского хозяйства, в использовании водных ресурсов и ремеслах, в фундаментальном понимании природы или методах познания все оставалось относительно неизменным.

Ранее новые представления о мире или знание вообще воспринимались как угроза, способная нарушить социальный и политический порядок. Там, где новые идеи подавлялись, технический прогресс обычно так же затухал; и там, где вызовы ортодоксальному мышлению преследовались как правонарушения, возможности для новых исследований и новых концепций мироздания попросту отсутствовали. Эта тенденция прослеживается почти во всем мире вне Великобритании (в большей части Европы, а не только в Азии) в XVII — начале XVIII вв.

Как мы отметили выше, между 1500 и 1850 г. все великие цивилизации умеренной климатической зоны — Европа, Ближний Восток и Китай — пережили схожие периоды государственного кризиса, восстаний и революций, достигших наивысшей точки, по крайней мере, в двух волнах в середине XVII и в середине XIX в. Волнения середины XVII в. были особенно ужасающими для тех, кто их пережил, а главной заботой правителей после этого был поиск путей обеспечения социальной стабильности.

Так, правители проводили серьезные реформы государственных институтов и общественных отношений, чтобы обеспечить лучшую сохранность политического и социального порядка. Как мы заметили, османы заменили старую систему, опиравшуюся при комплектовании армии на село и на земельные пожалования от султана, расширенным централизованным наемным войском янычар. В Китае новая маньчжурская династия приняла законы для сохранения раздельного проживания маньчжуров и китайцев, чтобы обеспечить маньчжурам компактность и контроль над ситуацией в стране. В большей части Европы правители укрепляли свою власть и расширяли бюрократию за счет местной аристократии. Эта крепнувшая абсолютистская монархия стала стандартной формой правления с середины XVII в., когда монархи распустили независимые суды и местные представительные собрания или ослабили их роль, стали назначать своих собственных чиновников и сделали знатные семьи более зависимыми от королевского двора и милости короля. Людовик XV во Франции, Петр I в России, Фридрих Вильгельм в Пруссии и их преемники укрепляли власть, расширяли владения и господствовали в Европе в конце XVII — начале XVIII вв. Их модель централизации королевской власти была взята на вооружение другими монархами, включая Кристиана IV в Дании, Карла XI в Швеции и Марии Терезии в Австрии, а также менее значительными государями и правителями по всей Европе.

Кроме того, европейские и азиатские правители стали считать, что для укрепления социального и политического порядка необходимо было избавить свои страны от религиозных разногласий и распрей. Так, многие полагали, что беспорядки середины XVII в. произошли потому, что их цивилизационные основы были забыты или искажены ересями предыдущих десятилетий.

Османские ученые и бюрократы говорили о необходимости восстановления «круга добродетели», то есть порядка, при котором и правители, и подданные, как один, следовали бы предписаниям Корана, в особенности, его суннитской традиции почитания государственной власти. Поэтому османские движения за реформы XVII–XVIII вв. требовали возврата к традиционным воззрениям как средству от политических и экономических напастей. В отличие от их прежней веротерпимости, когда османы заимствовали и совершенствовали западное оружие и изучали западные науки и религию, позднейшие османы высокомерно утверждали превосходство ислама и отворачивались от внешнего мира, осыпая насмешками христианскую философию. «Круг добродетели» стал основой авторитарного общественного порядка, при котором задачей султана было сохранение каждого на предписанном ему месте. Инновации стали особым предметом ненависти религиозных реформаторов, которые видели в новых идеях лишь перспективу заблуждений и упадка. И хотя в подобных суровых условиях и удалось достичь социальной стабильности, великие достижения мусульманской науки и исследований предыдущих столетий (о чем мы поговорим подробнее в главе 8), по сути, канули в Лету.

В Китае новые маньчжурские правители пытались утвердиться в качестве истинных китайских правителей, поддерживая ортодоксальную конфуцианскую ученость и насаждая традиционные идеи. При прежних правителях династии Мин Китай следовал в основном конфуцианским традициям, однако интеллектуальная жизнь при них была богаче и разнообразнее, не контролировалась государством и включала популистскую, пуританскую и индивидуалистическую школу мысли. При маньчжурах же ученость обрела и государственную поддержку, и строгий надзор. Перед группами ученых была поставлена задача очищения конфуцианских текстов посредством изучения их истории и их освобождения от новейших наслоений. Экзамены на занятие государственной должности усложнились и стали зависеть от запоминания большего объема классических конфуцианских текстов. Таким образом, лишь после 1660-х гг., при правлении пришлых маньчжуров, Китай стал глубоко ортодоксальным конфуцианским государством. По сути, многое из того, что мы сегодня считаем типично конфуцианской традицией правления и общепринятой социальной практикой, вовсе не было характерно для ранних китайских династий и появилось только при правлении маньчжуров.