Книга Повесть о моей жизни - Федор Кудрявцев

Все получилось, как нам было сказано. Проехав несколько остановок на трамвае, мы нашли улицу и трактир, в котором было много народу. Пожилая буфетчица еле успевала отпускать посетителям вино и пиво. Посетители, видимо, были простой люд и завсегдатаи этого заведения. Подходя к стойке, многие из них заводили разговоры с хозяйкой. Мы долго ждали за кружкой пива удобного момента, чтобы обратиться к ней с нашим делом. Наконец я подошел к ней и прямо спросил:

— Пани, будьте ласковы, скажите, как нам перебраться через русскую границу, мы едем в Киев. Может, какой ваш человек поможет нам в этом?

Хозяйка нисколько не удивилась моему вопросу и как будто сердитым голосом ответила:

— А зачем вам человек, берите у коменданта пропуск и езжайте. — И она назвала нам адрес. Не провокация ли?

Посовещавшись, мы все же пошли за пропуском. Там, куда мы пришли, была действительно очередь за пропусками. Впереди нас было человек двадцать мужчин. Говорили по-русски. Очередь подвигалась быстро. У некоторых были, как и у нас, испанские паспорта. Мы повеселели.

Сегодня, через много лет, я не помню, какие мне задавали вопросы, кто выписывал пропуск, военный или гражданский служащий, и как выглядел этот пропуск.

Получив пропуска, мы были на седьмом небе от радости и весело посмеялись над пророчеством краковского пана офицера в полицай-президиуме о том, что нас изловят во Львове. С испанскими паспортами и львовскими пропусками мы весело пошагали на вокзал.

Но что такое? Вокзал полон народу, военные и штатские вперемежку. На путях несколько составов поездов. В один из них идет суматошная посадка, из других народ спешно выбегает и бежит к другому. Все возбуждены. В отдаленных концах платформ готовые к действию пулеметы. Ни один поезд никуда не идет, ни один не прибывает. Не видно служащих в железнодорожной форме. Время к вечеру.

Мы тычемся в толпе, как слепые. Спрашиваем, который поезд идет на Подволочиск. (Это пограничная станция, где, по нашим сведениям, проще всего перейти на русскую сторону.) Кто-то показывает нам переполненный состав. Из последних сил втискиваемся на площадку. Слава богу, теперь только бы ехать. Вдруг паника — этот поезд не на Подволочиск. Стремглав выскакиваем. На платформах порхает потрясающее известие: железнодорожники бастуют. Поезда никуда не пойдут! Мы радуемся: ага, австрийские правители, и у вас революция! Забастовку мы приняли за революцию. И все же ищем поезд, который пойдет на Подволочиск, готовые ждать сколько угодно, но только в этом поезде. Так мы еще втискиваемся в два-три поезда и вскоре выскакиваем из них.

Наконец кто-то авторитетно указал на состав, который пойдет до станции, куда были устремлены все наши мысли. Посадка только что началась, и мы легко попали в вагон. Усевшись на место, мы видели, как один влезший в вагон здоровенный германский солдат резко сбросил с плеч, как на пустое место, свой тяжелый ранец на сидящего маленького тщедушного австрийского ефрейтора. Бедняга даже застонал и что-то промямлил вместо протеста.

— А ты подвинься, — буркнул германец. Было видно, что германские военные презирают австрийских солдат, полагая, что больше половины из них «славянские свиньи». Да, солдат-славян было много в австро-венгерской армии, но кто был свинья данном случае, показал поступок германца.

Мы ждали очень долго. Чего-то поели и задремали. И вдруг радость — поезд дернулся и пошел. Повел его машинист, кончивший бастовать, штрейкбрехер или военнослужащий, мы не знали, да нам это было и не важно, главное, мы ехали в Подволочиск, и на нас никто не обращал внимания.

Поезд шел очень медленно. Я не помню, сколько времени мы ехали, пожалуй, около или больше суток. И вот Подволочиск! Вечер или утро, не помню. Темно. Станция чуть освещена. Сердце сильно забилось. Сейчас переход через границу. Сейчас нога должна ступить на святую землю Родины! А у нас нет провожатого. Куда сейчас идти? Мы остановились. Стали наблюдать. Военные и некоторые штатские пошли налево к зданию, где светилось окно. Может, и нам туда, ведь у нас есть львовские пропуска? А вдруг там о них скажут, как пан в Кракове об испанских паспортах: «Ерунда». Но вот какая-то группа штатских, постояв у вагона, повернула направо и пошла в темноту. Будь что будет, пошли и мы за ними. Пошли по родной земле, но все же с тревогой в сердце. Но темнота прикрывала нас. Мы обогнули здание станции и вдруг увидели у платформы русские пассажирские вагоны! Насколько они были выше, шире и мощнее австрийских, в одном из которых мы только что приехали! По ним мы убедились — мы в России!

Теперь мы на родной земле, но как противно режут глаз вот эти фигуры германских и австрийских солдат с оружием и тяжелыми ранцами за плечами, которые топчут с видом победителей эту нашу священную старокиевскую землю! А вперемежку с ними по платформе и в станционном зале уныло ходят наши русские солдаты в фуражках без кокард, без погон на плечах, в шинелях нараспашку. Кто они? Военнопленные или отпущенные из царской армии? Спрашивать их об этом было тяжело и бестактно, и ком становился в горле при их виде. Не привыкли мы, русские, быть побежденными. История баловала нас победами над ляхами, шведами, французами, турками и теми же немцами. Нам бы так ходить по их пруссиям и саксониям! Тяжело, тяжело на душе! Скорей бы в Киев!

И вот мы в вагоне русского поезда, везущего нас в Киев. В вагоне много «победителей». Их громкая грубая речь заглушает сдержанные разговоры на русском и украинском языках.

Неужели виновата революция, что это случилось? И вспомнились мне слова зерновика украинца Степана Барабаша, мнившего свое происхождение от каких-то знатных запорожских предков: «Украина — это не Россия, но Украине без России нельзя, это единое целое».

Рассветало. Из окон вагона стала видна Украина, на которую я глядел первый раз в жизни, но о которой так много читал, много слышал и нежно любил, любил тех товарищей-хохлов, с которыми вместе тосковал по родине в австрийских концлагерях, с которыми вместе мечтал о победе над наглым врагом. И вот эта самая милая благословенная Украина лежит распростертая под сапогом извечного врага, и враг беззастенчиво грабит ее.

На каждой станции мы видели награбленное немцами добро: огромные штабеля мешков с зерном, ящики с каким-то продуктами или изделиями и гурты, гурты скота, а возле них грабители в германской военной форме. Часто можно было видеть, как эти мешки и ящики грузили в вагоны под присмотром немцев русские бескокардные и беспогонные солдаты.

Потом, позже, когда я был дома, мне приходилось слышать насмешливую песенку: «Украина моя хлебородная, немцам хлеб отдала, сама голодная». И вот я вспоминал тогда, как Украина «отдавала» хлеб немцам. Стал виден Киев, мост через Днепр. Это в отдалении. А сейчас поезд подходил к ним через поле недавнего боя. На земле валялись вздувшиеся убитые лошади, исковерканные повозки, перевернутые пушки, ящики и прочий военный хлам. Трупов убитых солдат не было видно, их уже успели убрать.

Поезд подошел к вокзалу. Вечерело. Опять надо думать о ночлеге, но теперь уже под родным небом. А на душе все равно неспокойно. Ведь и здесь могут схватить и снова куда-нибудь засадить в лагерь или услать на работы.