Книга Андерсен - Борис Ерхов

То же и с Кристианом. Он — не романтический герой, подобный Антонио из «Импровизатора», а всего только обыкновенный человек и обыкновенный талант, не гений. Он не может и не способен перешагнуть за рамки скромной порядочности, к чему не раз призывает его Наоми. И вместе с тем при всей своей слабохарактерности и излишней, может быть, правильности он читателю мил. Андерсен очень хорошо своего Кристиана понял. Достаточно отнять у героя его автобиографий необыкновенную везучесть, или «волшебную фею», или его «путеводную звезду», и мы получим вместо Кристиана-скрипача Ханса Кристиана Андерсена, который, потерпев в своих устремлениях очередное поражение, может, как и герой книги, обрести только грустное утешение:

«И все-таки мир прекрасен! Жизнь — благословенный дар Господень! Юдоль скорби она лишь для тех, кому не повезло, — для раздавленного червя, для сломанного цветка. Но Бог с ними! Пусть растоптан один червяк, пусть сломан один цветок! Надо рассматривать всю природу в целом, и тогда мы увидим, что солнце светит миллионам счастливцев; весело поют птички, благоухают цветы»[159].

Стоит отметить еще одно качество романа. Стиль прозы Андерсена стал более простым и вместе с тем изощренным. Особенно хороша в нем наглядность образов. Вот как, например, описывает автор военное сражение:

«Видел ли ты колонну солдат, движущуюся по полю, видел ли ты ее, после того как прозвучал приказ: „на смерть“? Точно огромный крокодил с пестрой блестящей шкурой из мундиров и штыков, вытянула колонна свое гигантское тело. Пушечные выстрелы — голос исполинского зверя, пороховой дым — его дыхание. Ты не видишь отдельных чешуек, которые в бою отрываются от исполинского туловища, а ведь каждая чешуйка — это человеческая жизнь. Для того чтобы смертельные удары были заметны, надо разрубить на куски все огромное тело; как у разрубленного червя, дрожит, барахтаясь, пытаясь убежать, каждая часть на земле»[160].

Интересна также картинка с парусным судном на море:

«Когда солнце стояло в зените, шхуна покинула лабиринт бухт и фьордов и вышла в открытое море. Точно морской страус, бегущий по бескрайней пустыне океана, шхуна, слишком тяжелая, чтобы подняться в воздух, тем не менее походила на птицу. Надутые паруса напоминали расправленные крылья»[161].

Опережая повествовательную технику своей эпохи и руководствуясь все тем же принципом наглядности образов, Андерсен вводит в роман элементы, которые с течением времени получили название кинематографического монтажа:

«После танца он [маркиз] усадил Наоми на роскошную софу и принес ей прохладительных напитков.

На Севере, где сейчас мела снежная вьюга, Кристиану в его бедной чердачной каморке снилась Наоми — она сидела на краю его дощатой кровати и, обвив руками за шею, целовала его в лоб. В Пратере спал Владислав в домике из досок, над его кроватью висел кнут; наезднику тоже снилась Наоми, и губы его кривились в презрительной усмешке. Но Наоми в эти радостные мгновения и думать забыла о них обоих»[162].

Роман был хорошо встречен читателями. И особенную популярность он приобрел в Германии, где очень скоро, уже в 1838 году, выпустили несколько его изданий, в том же году он вышел в Швеции, в 1841-м — в Голландии и в 1845-м — в Англии[163]. Датская критика тоже положительно отозвалась о романе. Самое примечательное: роман получил отклик второго после Андерсена по всемирной славе датского писателя, философа Сёрена Обю Киркегора (1813–1855), посвятившего ему целую диссертацию — первую свою напечатанную работу. В ней чрезвычайно изысканно и глубокомысленно доказывается, что герой романа — не гений и что книга в целом неудачна, поскольку автор ее не обладает цельным мировоззрением, — доводы, которые, по-видимому, опровергнуть трудно. Впрочем, об этой книге великого философа со сложным названием «Из записок еще живущего, изданных против воли автора С. Киркегором» (1838) в свое время, по словам самого Андерсена из «Сказки моей жизни», «многие говорили в шутку, что только Киркегор да Андерсен и прочли ее до конца»[164].

Ко времени выхода романа Андерсен уже напечатал три первых выпуска «Сказок, рассказанных детям», в которые, помимо прочих, вошли такие прославленные впоследствии произведения, как «Огниво» и «Принцесса на горошине» (1-й выпуск. 1835 год), «Дюймовочка» и «Дорожный товарищ» (2-й выпуск.1836 год), «Русалочка» и «Новое платье короля» (3-й выпуск.1837 год).

В начале 1836 года (а именно 3 февраля) Андерсен писал Хенриетте Вульф:

«Мое писательское время началось с приезда из-за границы, я смогу писать хорошо еще четыре или шесть лет, и их нужно использовать сполна. Я уютно устроился в своей квартирке, в моем камине потрескивает огонь, и меня посещает Муза: она рассказывает удивительные сказки, приводит простонародные или знатные комические фигуры из повседневной жизни и говорит: „Взгляни на этот народец, ты знаешь его, опиши их — и они будут жить!“ Звучит, конечно, запальчиво, но она это говорит».

И что же? Андерсен, как всегда, напророчил верно. К перечисленным выше шедеврам добавились вскоре еще «Стойкий оловянный солдатик» и «Дикие лебеди» («Сказки, рассказанные детям». Новое собрание. 1-й выпуск. 1838 год), «Оле-Лукойе» и «Свинопас» («Сказки, рассказанные детям». Новое собрание. 3-й выпуск. 1841 год).

Указывая, что ему осталось «писать хорошо еще четыре или шесть лет», Андерсен, конечно, поскромничал. Сказки «Соловей» (1843), «Гадкий утенок» (1843), «Снежная королева» (1844) и «Тень» (1847) нисколько не уступают по выразительности и значению приведенным выше шедеврам. Они и еще многие-многие другие, которые писатель создавал практически до конца жизни, продолжают их ряд, внося в андерсеновскую сказку, возможно, дополнительную серьезность и многоплановость. Но об этом — в следующих главах.

Глава девятая

о сказках Андерсена и событиях вокруг них

Во всех автобиографиях писатель вспоминает о том, как слушал сказки, которые рассказывали ему в детстве старухи в приходской больнице или работницы в деревне на чистке хмеля. Тем не менее чисто народные сюжеты Андерсен использует редко. Хотя манеру общения со слушателем или читателем он у народной сказки перенимает полностью и даже развивает в направлении еще большей непосредственности общения. Вспомним, как любил Андерсен театр — самое популярное в его время развлечение. И как стремился он в юности стать актером. Попытки театральной карьеры окончились для него неудачно. Зато ему удалась роль сказочника в литературе, которую он стал мастерски исполнять, после того как набрал к 1835 году солидный стилистический капитал: три популярных романа — «Импровизатор», «О. Т.» и «Всего лишь скрипач». Два основных его отличия от народного сказителя — он научился разговаривать с воображаемыми слушателями-читателями сразу набело (в закрепленной, письменной форме) и пользовался при этом изощренным и изобретательным литературным языком, стремясь придать ему максимальную простоту.