Книга 58-я. Неизъятое - Анна Артемьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Я не говорила никому, что я сидела. Сейчас уже говорю, а мене жалеют. Эти, пьяницы во дворе: «Ой, тетя Нина! Вы же нашенская, мы тоже по зонам!»
Муж мой тоже сидел по 58-й, потом работал на заводе, там спился, пьяный был очень плохой, я его не любила. Из-за квартиры пришлось жить, эта квартира — его. Вам кажется, она бедная?..
А ты евреечка, нет? Вот и мужик мой был русский, и дочь — русская, и внуки — русские. Они меня недолюбливают. И пенсию за те 10 лет, что я в лагере работала, мене не плотют. Это в собесе мене обдурили.
СПРАВКА ОБ ОСВОБОЖДЕНИИ
«Мене обвинили за агитацию. Арестовали в 45-м, вышла в 55-м. Я справку прятала, не говорила никому, что я сидела. Сейчас уже все равно, сейчас говорю, а мене жалеют. Эти, пьяницы во дворе: «Ой, тетя Нина! Вы же нашенская, мы тоже по зонам!»
«У меня была одна мысль: бежать»
1929
Родился в Киеве.
1949
Январь 1949-го — вместе с шестью друзьями арестован в Москве. Отправлен в Лубянскую тюрьму.
Август 1949-го — приговор Особого совещания при МГБ: восемь лет лагерей. Этап в Озерлаг (Тайшет).
Сентябрь 1949-го — вместе с четырьмя другими заключенными попытался бежать с Тайшетской пересылки, был пойман и приговорен к 10 годам лагерей.
Работал на лесоповале в Тайшете.
1959 … 1969
Весна 1950-го — этапирован на Колыму, в Берлаг.
1954-й — этапирован на Лубянку для пересмотра дела.
Октябрь 1954-го — освобожден и реабилитирован.
1969-й — арестован еще раз. Официально — по обвинению в тунеядстве, на деле — за правозащитную работу. Приговорен к пяти годам ссылки и отправлен в Красноярский край.
1971 … 1972
Сентябрь 1971-го — приговор отменен Верховным судом РСФСР, Красин вернулся в Москву.
12 сентября 1972-го — арестован по обвинению в пропаганде, направленной на подрыв советского строя. На следствии находился в Лефортовской тюрьме, дал показания об участниках диссидентского движения, на очных ставках убеждал их отказаться от правозащитной работы.
АВГУСТ 1973
В суде Виктор Красин и Петр Якир (историк, диссидент, друг Красина) признали себя виновными в антисоветской агитации. На устроенной после суда пресс-конференции оба публично заявили о своем раскаянии. Суд приговорил их к трем годам лагерей и трем годам ссылки. 12 октября срок заключения был снижен до уже отсиженного, а Красин отправлен в ссылку в Калинин (Тверь).
1974 … 1976
Сентябрь 1974-го — Верховный совет вынес решение о помиловании Красина и Якира.
20 апреля 1976-го — публично отказался от своих показаний на следствии и в суде и объявил, что говорил о своем раскаянии из-за угрозы расстрела. Назвал себя «заблатненным лагерником, спасавшим свою шкуру».
Работал финансовым аналитиком.
Живет в Москве.
Лагерь — самый яркий период моей жизни, в каком-то смысле счастливое время. Моя жена говорила, что я из любого дома делаю барак. Человек всегда воспроизводит место, где произошло самое главное в его жизни событие, а лагерь был самым главным. Не только для меня, для фронтовиков тоже. Интересные события, может, были и позже. Но с точки зрения формирования личности ничего важнее в моей жизни не случилось.
У нас было большое дело: антисоветская группа, семь человек.
Собирались большой компанией, разговаривали до утра. Высказывания, по тем временам антисоветские, вполне были. «Ну что ваш Маркс?! Надо читать Рамакришну», — говорил я на комсомольских собраниях.
В 48-м к нам в компанию пришел Феликс Карелин, парень лет на пять старше нас. На самом деле — агент ГБ. Целый год ходил, записывал наши высказывания. Например, меня обвиняли в том, что я произнес: «Строим колхозы, а крестьяне дохнут с голода».
Через год Феликс признался, что пишет на нас доносы, но хочет с этим завязать. Мы предложили: напиши письмо в ГБ, что отказываешься с ними работать. Феликс послушался, и дней через 10 всех нас арестовали.
* * *
Привезли на Лубянку, заводят в кабинет. Сидят двое, сосредоточенно листают мое дело. Разыгрывается дешевая пьеса:
— Ну, рассказывай о своей антисоветской деятельности.
— Я не занимался антисоветской деятельностью.
— Смотри, какая б***! Он не занимался антисоветской деятельностью!
Периодически на меня орали:
— Жопой клюкву будешь давить! Сраной метлы не доверим! — дальше идет совсем нецензурщина. — Забудешь, как мать родную звали. Жить будешь, но срать не захочешь.
Стандартный набор угроз.
Допросы шли всю ночь. Били редко, но били.
Главное обвинение: «критика марксизма-ленинизма с идеалистических позиций» и «критика постановлений партии на идеологическом фронте» — имелось в виду постановление об Ахматовой и Зощенко, журналах «Звезда» и «Ленинград», о которых мы разговаривали совершенно издевательски.
Первые два-три допроса я ничего не подписывал.
Соседи по камере уговаривали:
— Зачем ты это делаешь? Тебя переведут в карцер, или в кондей. Оттуда в Сухановку, там будут бить. Все равно срок получишь, только инвалидом останешься.
На Лубянке уже знали, что в Сухановке бьют. Валенок наполняют камнями, чтобы не оставлять следов, и отбивают все: почки, печень. В Ванинской пересылке я потом встретил мужика, который прошел Сухановку, ничего не подписал, но едва мог ходить.
Про Сухановку ходила легенда, что там на нижнем этаже тюрьма, а на верхнем — дом отдыха гэбистов. Потом я узнал, что дом отдыха действительно был, но в отдельном домике во дворе. И придумал сюжет пьесы: на сцене — вид на два этажа. На верхнем — пара бильярдных столов, буфет, люди ходят, смеются, выпивают. А в нижнем этаже идет своя жизнь: моют полы, разносят баланду, ходят с парашами на оправку. Но придумывал я потом, а тогда я все подписал.
В то время не было людей, которые бы не признавались. Просто из-за атмосферы полной придавленности и понимания, что сопротивляться бесполезно.
Следователь писал за меня протоколы сам. 5–6 листов, всю ночь. «С какой антисоветской целью вы познакомились с вашим одноклассником Шмайном Ильей Ханановичем?» Ответ: «Будучи антисоветски настроен, я познакомился со Шмайном Ильей Ханановичем, чтобы совместно продолжать антисоветскую деятельность»…
