Книга Гностики, катары, масоны, или Запретная вера - Ричард Смоули

Бывало, Бруно излагал взгляды, необычные для своего времени. Он не только придерживался спорной на тот момент гелиоцентрической теории Коперника, но шел дальше, утверждая, что Вселенная была безграничной. Вот такой радикальный шаг в контексте установившегося в тот период мировидения, согласно которому Вселенная представляла собой девять или десять концентрических сфер, окружающих Землю. Многие полагали, что Бруно был сожжен за эти научные теории, то есть он выступал мучеником за дело научного прогресса.

Но британская исследовательница Френсис Йейтс в своей книге «Джордано Бруно и герметическая традиция» высказывает предположение, что Бруно был казнен не за свои научные теории; по ее словам, Бруно, по сути, не являлся настоящим ученым. Подобно другим историческим фигурам, обсуждавшимся ранее в этой главе, он был магом, но в отличие от них его преданность христианству оказалась значительно слабее. Он сказал инквизиции, что католическая религия «нравилась ему больше, чем любая другая», но, добавил он, она в значительной степени зиждется на заблуждениях — довольно прохладное признание в лояльности перед судом, имеющим власть сжечь его на костре.

Для Бруно и иудаизм, и христианство — позднейшие и ухудшенные версии египетской мистериальной религии, которую он стремился возродить. Он относился с презрением к евреям, заявляя: «Никто не смог бы утверждать хоть с какой-то долей основания, что египтяне позаимствовали хотя бы одно установление, хорошее или плохое, у евреев». Он шел дальше и утверждал, что крест Христа представлял собой ухудшенную версию египетского креста, известного как анкх, или крукс ансата.

Египетская религия Бруно имеет мало общего с египетской религией, эксгумированной археологами в последние два столетия. В первом случае речь, скорее, идет о доктрине «Корпус герметикум», уходившей как считалось во времена Бруно, своими корнями в великую египетскую эпоху. Желание Бруно возродить египетскую религию в полномасштабном объеме можно счесть эксцентричным, но оно будет вполне понятным в свете истории шестнадцатого века с его ужасными религиозными войнами. Для Бруно египетский герметизм являлся средством подняться над этими мелочными конфликтами, средством установления всеобщей толерантности и обеспечения большей информированности.

Бруно отходил от христианства еще в одном отношении, возможно более значительном. Почти с самого своего зарождения христианская религия была одержима отделением добрых духов от злых. «Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они», — говорится в Первом Послании Иоанна (4:1). На протяжении столетий христианские мистики следовали этому совету. От «Филокалии» до сочинений Терезы Авильской и произведений мистиков полнейшего периода — на всем этом временном протяжении существовала богатая, весьма утонченная литературная традиция, стремившаяся показать, как следует отличать истинные внутренние голоса от ложных, так чтобы не пасть жертвой демонов.

Бруно не шел по этому пути. Вполне сознательно он включал в свою магию вызывание демонов, которые в рамках его провидения являлись частью космической экосистемы в такой же степени, как и звезды, планеты и природные элементы. «Бруно хочет добраться до демонов, — замечает Йейтс, — для его магии это сущностно важно; его схема не нуждается ни в каких христианских ангелах. Бруно, конечно же, как и все добрые чародеи, считает свою магию доброй; для мага плохой магией является только магия других людей».

Это позволяет считать Бруно предшественником не практичных научных позитивистов, но таких фигур, как К.Г. Юнг, британский оккультист Алистер Кроули и живший десятилетиями позже специалист в области психологии архетипов Джеймс Хиллман. Эти визионеры двадцатого века, шедшие совершенно разными путями, подчеркивали, что внутренние голоса, демоны и ангелы, к которым обращаются посредством магии или воображения, по сути, являются неотъемлемыми частями натуры самого человека. Вы можете любить или не любить их, но игнорирование их сопряжено с опасностью. Этот импульс, направленный в сторону радикального самопознания, включающего проникновение к самым отъединенным и, возможно, самым потаенным частям собственного характера, выходит за рамки обычных моральных императивов. «Я лучше буду цельным, чем хорошим», — сказал однажды Юнг.

Подобно многим еретикам, Бруно шел впереди своего времени. У него имелось мало прямых последователей, хотя и Галилей, и визионер-утопист Томмазо Кампанелла были знакомы с его работами. Что более существенно, «египетский герметизм» Бруно, нацеленный на то, чтобы подняться над сектантством иудаизма и христианства и восстановить атмосферу терпимости, характерную для древних языческих времен, мог оказаться плодотворным для франкмасонства, о чем мы поговорим в следующей главе.

Если кто-то и заслуживает звания «человек эпохи Ренессанса», то это как раз вышеназванные люди: Фичино, Пико, Рейхлин, Агриппа и Бруно — все они обладали глубоким, разносторонним умом, который им удавалось применить к самым разнообразным дисциплинам. И однако, мы редко задаемся вопросом, какое именно сочетание качеств позволяло быть ренессансным человеком. Хотя современный человек и может ужаснуться приверженности догмам и предрассудкам, характерной для начального периода Нового времени, все же это время казалось наполненным головокружительной свободой в сравнении с ушедшей эпохой. Успехи в области учености и образованности, которым способствовало изобретение книгопечатания (наряду с другими новыми разработками), неизмеримо раздвинули интеллектуальные горизонты Западной Европы. В то же самое время общая масса знаний была еще достаточно мала, так что отдельный человек в принципе мог овладеть большей частью основных областей учености.

Однако все это не может полностью объяснить феномен. Сложно усвоить все эти знания без всестороннего мировидения, способного интегрировать их в некое связное целое. И мировидением, служившим этой цели, была эзотерическая доктрина, доводившаяся такими людьми, как Фичино, Пико, Рейхлин и Агриппа, до всеобщего сведения. По своей внутренней гармоничности и связности ренессансное мировидение было схоже со средневековым мышлением, но при этом оно обладало осознанием возможностей, отсутствовавшим в Средние века.

По уровню своей свободы и открытости тот период напоминал наше время, но в отличие от последнего он не был перегружен избыточной информацией. В некотором смысле эпоха Ренессанса являет замечательный баланс между структурой и возможностями, которые редко сочетаются на протяжении истории цивилизации.

Все это не означает, что нам надо лелеять в себе ностальгию по Ренессансу или стремиться вернуться к тому мировидению. Но можно допустить, что нашему веку есть чему поучиться у того. Начало двадцать первого века при всех разговорах о глобализации и технологических чудесах не столь уж сильно отличается от конца Средневековья. Материализм в таких своих формах, как сциентизм, коммерциализация, «царство количества», стал уже, по сути, пустым, окаменевшим. Сам по себе технологический прогресс, по-видимому, уже не наделяет смыслом нашу цивилизацию, и все больше людей начинают сомневаться в ценности прогресса как такового. Более того, если Средние века показали, сколь порочной может стать религия, будучи развращенной почти абсолютной властью, то наше собственное время демонстрирует, сколь порочной она может быть, будучи выставленной за дверь, — подобно поколоченному пасынку. Нам совсем не ясно, какой следующий шаг следует предпринять и куда он может нас привести. Но он, несомненно, потребует от нас определенного морального и интеллектуального мужества, подобного явленному гордыми и смелыми мудрецами эпохи Возрождения.