Книга Тайны острова Пасхи - Андрэ Арманди

Бледно-розовая краска поднялась к ее лицу. Губы ее стали шептать неслышные слова, ресницы приподнялись, и под ними блеснула лазурь ее глаз.

― О! Жан! ― сказала она мне, открыв глаза, и обвила мою шею руками, вся под властью нежности и страха.

Именно в эту минуту Корето вернулась в пещеру. И я увидел, как в испуганных глазах дикого ребенка при виде ее воскресло воспоминание о ночном видении, и руки ее оттолкнули меня с такою же силой, с какой только что обнимали.

Приподняв полотняную занавесь, испанка концом своего хлыста указала Торомети на невинную виновницу ее ненасыщенного ночного каприза.

― Взять ее, ― сказала она с презрением, ― запереть в пещере Оруту вместе с господином Синдикатом. Этому парню будет развлечение.

Но пора для моего вмешательства еще не настала. Под презрительным, бичующим взглядом Иностранки маленькая царица выпрямилась. Высокомерно и холодно прошла она мимо Корето, которая нерешительно отступила.

Там, на площадке, став перед канаками, ослабевшими от страха при одном ее виде, Эдидея сказала непередаваемым тоном царственного вызова:

― Ну что же, чего вы ждете?

Ни один из черных не шевельнулся. Корето, опьянев от ярости, щелкнула тяжелым хлыстом.

― Или мне придется повторить мое приказание вот этим? ― указала она на хлыст.

Угроза хлыстом заставила черных посереть и задрожать в несказанном страхе, но они остались стоять, точно прикованные к земле.

― Торомети!.. ― в последний раз угрожающе приказала амазонка, и тяжелый ремень хлыста дрожат в ее руке.

Черный чиновник сделал шаг по направлению к девушке, и уже я сделал два шага к нему, когда Эдидея остановила меня:

― Должна ли я сделать движение, от которого разрушится остров?

Прекрасные ее глаза ― я их знал только мягкими, нежными ― блистали твердым, металлическим светом; тонкие ноздри дрожали от холодного гнева; уста ее были только тонкой трепещущей полоской; и мстящая рука ее, протянутая к вершине Раотагаи, готова была, казалось, низвести с нее апокалиптическое видение. Торомети склонил голову и стал на колени.

Тогда она обратилась к Корето:

― Я не искала тебя: ты пришла. Твое племя уже все отняло у моего. На свете мне оставалось только одно (рука ее сжала слишком сильно бьющееся сердце). Ты отняла у меня и это. Проклятие моего бога над твоей головой. Уходи!

Прекрасные губы испанки дико искривились, и она заскрежетала зубами:

― Ты, нищая! Ты, дочь кровосмешения... ты смеешь меня прогонять... перед моими слугами... перед ним! А! Мы посмеемся!

Опьянев от ярости, она повернула к своим черным слугам искаженное лицо:

― В последний раз... повинуйтесь!

Я никогда бы не поверил, что их черная кожа может так побледнеть, но никто из них не сделал ни одного движения. Корето резким движением приподняла правый рукав на своей нервной руке:

― Бабы!.. Канальи!.. Я вас засеку до смерти, sangre de Dios!.. Ну что же, красавица, посчитаемся вдвоем!..

Теперь была пора: я заслонил Эдидею своим телом, и первый удар тяжелого бича свинцовою тяжестью полоснул обе мои руки, поднятые перед лицом. Второй удар скользнул по голове и плечу и оглушил меня, точно дубиной. В глазах потемнело, и я почувствовал, что третий удар, если будет нанесен верно, покончит меня... но не было третьего удара. Я открыл глаза и взглянул сквозь туман, ничего не понимая сначала.

― Пусти меня, негодяй!

― Потише, голубушка. Потише, нежная овечка. Ого! Как она буйствует, милое дитя! Совершенно напрасно стараетесь вы вонзить свои розовые ноготки в мою огрубевшую кожу. Ну вот! Теперь до глаз добираетесь? Но как же потом смогу я видеть вас, о, радость моих ночей?

― Негодяй! Каналья! Ты мне отвратителен!

― А я нахожу вас восхитительной ― в таком беспорядке. Гнев идет вам как нельзя более. Тише! Не отбивайтесь так, или вы принудите меня покрепче сжать ваши руки. Надеть голубые браслеты синяков на эти красивые ручки, право, было бы актом варварства. Нет, нет! Отдайте-ка мне эту игрушку: лицо моего товарища ― не волчок, чтобы с таким увлечением хлестать его кнутом. Она вас не ранила, Гедик?

― Пустяки, Корлевен, царапина, и больше ничего.

― Это очень счастливо. Окажите мне услугу ― поднимите этот кнут, мои руки заняты; Торомети, прочь руки, и не трогать оружия, черномазые, иначе я рассержусь!

Мой большой товарищ сжал одною из своих рук обе руки своей любовницы, бесившейся от бессильной ярости, а другой рукой поводил дулом револьвера, точно поливательной кишкой, по посеревшим от страха милиционерам.

― Убирайтесь, вы там. Семейные сцены бывают короче, когда происходят без свидетелей. Я сказал: убирайтесь, вы поняли?.. Или, быть может, мне придется устроить состязание в скорости между вашими ногами и моими нулями? Я считаю до десяти... Вам знакомы условия этой игры; мы уже играли в нее с вами тогда, в долине. Не двигайтесь, Гедик. Успокойтесь и предоставьте мне действовать. Так вот, я считаю: раз... два... три... четыре... в час добрый! Передайте мои поклоны вашим супругам.

Островная милиция покинула свою повелительницу и сломя голову бежала вниз по тропинке. Корлевен прокричал вслед:

― Гоп!.. Правительство избавляет вас от обязанности палить в нас оттуда снизу, потому что ему самому пришлось бы платить за разбитые горшки. Отправляйтесь по домам; я сам провожу вашу госпожу.

Когда черные зашагали внизу по северной дороге, Корлевен освободил из тисков руки своей пленницы. Глаза Корето горели ненавистью:

― Я знаю кого-то, кто отплатит вам за это сторицею, не беспокойтесь!

― Да, это очень вероятно.

― Ты, которому я открыла свое ложе!.. Ты, которому я подала милостыню своего тела, крик моих восторгов!.. Ты унизил меня перед моими слугами, перед этой нищей!.. За это ты заплатишь мне всей своей кровью, ты меня слышишь, Эрве?..

― Слышу и думаю, что вы сделали для этого все возможное.

― Клянусь тебе в этом памятью моей матери! А пока слушай: эти уста, вкус которых ты сравнивал, в экстазе любви, со вкусом граната...

О! какая подлая месть, но она хорошо сумела найти, эта ненавидящая женщина, чем могла его затронуть и ранить!..

― Знаешь ли ты, кто сегодня ночью пробовал вкус этого граната?

Сделавшийся серьезным взгляд моего друга смотрел на меня вопросительно и огорченно; это разрывало мне сердце. А она торжествовала:

― А если бы это был твой друг, однако... что бы ты сделал?

Не переставая смотреть на меня, Корлевен ответил ей: