Книга Кандагарский излом - Райдо Витич

— Как погибают? Был и нет…

— Ты говоришь, словно погибла вместе с ним.

— Так и есть.

— Неужели настолько сильно любила?

— Я жила им. — Впрочем, кому я говорю? Зачем? Что на меня нашло?

— Как его фамилия?

Вот это уж точно тебе ни к чему.

— Иванов.

— Твоя дочь остается в раскладе.

— Хорошо!.. Его фамилия Шлыков.

Мужчина внимательно посмотрел на меня:

— Он знал о ребенке?

Что ты лезешь в душу?

— Нет, но я уверена, он был бы рад, узнай о дочери.

Мужчина кивнул:

— Мне нужна твоя дочь.

Мне не понравилась двусмысленность заявления:

— Но я же сказала, я ответила!

— Молодец.

Я зажмурилась, прикрыла глаза ладонями: Господи, с кем я разговариваю, с кем откровенничаю?! Кого наделила нимбом и крылышками?!

— Извини, ты не оставляешь мне выбора. Мне придется убить тебя, — предупредила честно.

— Не сможешь. И бессмысленно.

— Намекаешь, что вас много и руки длинные — достанете в любом уголке страны?

— Да. Теперь тебе точно не уйти.

Я промолчала: посмотрим.

Отвернулась и вдруг подумала: а с каких таких заслуг тридцатилетнему мужчине дают звание подполковника? Это же как браво служить надо… Возможно? Если выполнять особо важные и сложные задания с блеском, всего себя отдать службе Отечеству. Он, конечно, сможет, характер подходящий, но как тогда успел семью завести? Или не завел, и речь вел о маме, братике, семье сестры, о невесте? И офицеру спецслужб не найти двадцать тысяч долларов, не наскрести по сусекам друзей и знакомых? Ну, может быть, верю хоть и процентов на восемьдесят.

Вляпываться с высокоидейной идеологией в криминал, рисковать погонами? Да-а… Скорее всего, он фальшивый федерал.

И хорошо бы так — к ФСБ и спецназу я относилась более тепло и не хотела терять уважения, веры, что там-то уж точно свои, братья, настоящие ребята, а то и вовсе ничего не останется святого.

Но в голове крутились навязчивые мысли и идеи. А если ему действительно нужны я и Ляля, но как заложники, а не доноры? Конечно, бред, но не более, чем вся эта ситуация.

А если он действительно федерал и правда подполковник?

А если ему нужна я, именно как Изабелла Томас? Что я о ней знаю? С кем она пересекалась, с кем водила знакомства? Может, из ее старой жизни всплыли знакомцы и спешат предъявить счета? И не нужны им мои органы, нужна жизнь, а дочь всего лишь возможность удержать меня в повиновении?

Муть какая! Какую рыбку в ней поймаешь?

У меня начала болеть голова, стало душно и тошно. Выдыхаюсь. Сдают нервы, здоровье и выдержка летят к чертям.

Я приоткрыла окно, чтоб вдохнуть свежего воздуха. Мороз обжег легкие и немного привел меня в себя.

— Когда все закончится?

— Не знаю, но мне, как и тебе, не терпится поставить точку.

— Что мешает?

— Ты.

— Что мне сделать? Застрелиться?

— Это ты можешь, — процедил с непонятной мне злостью. — А как же твоя дочь? Пусть сама разбирается? Живет, как может, как получится? Со старой теткой?

— Нет… вы же обещали, что не тронете ее.

— Когда я такое обещал? Нет, Изабелла Томас, я еще обязательно встречусь с ней. И ты нас познакомишь.

— Нет…

— Да!

Он злился, и я не могла взять в толк — почему? Я вообще ничего не понимала. Меня достала эта игра в кошки-мышки, я словно ехала с призраком, и он изощренно издевался надо мной, намеренно давя на больное, путая и пугая.

— Что я вам сделала? Что я вам сделала?!

— Что?

Мужчина резко нажал на тормоз, останавливая машину, снял зеркало и подал мне, буквально впихнул в руку и заставил посмотреть в него:

— Вот что ты мне сделала!

На меня смотрела изможденная бледная женщина с кругами под глазами. Я долго смотрела в них и не узнавала себя. А из восклицания киллера сделала лишь один вывод — он недоволен моим нездоровым видом.

— Я здорова, я в норме, — заявила, беря себя в руки.

Он забрал зеркало, вернул его на место и тихо спросил:

— Ты когда-нибудь говорила правду?

— Да.

— Когда?

— В той жизни…

Мы долго молчали. Он, облокотившись на рулевое колесо, смотрел в лобовое стекло на снежную пыль, что кружила по дороге, я смотрела в окно и не видела ничего, потому что боялась увидеть.

Я не могла смотреть на Павла, потому что именно он виделся мне в облике киллера. Мое сердце, казалось, перестало биться, в мыслях ничего не было, и только слезы — непрошеные, ненужные — катились по щекам.

Наверное, я подошла к той черте, за которой начинается страна забвения. Невидимая преграда меж миром живых и мертвых стерлась, пропуская живых к мертвым, а мертвых к живым. Призрак пришел за мной. Пора? Давно. За ним хоть куда — в ад, в пекло, на сковороду для жарки грешников… Если б не Ляля.

— Зачем вы шантажируете меня дочерью? Что вам она?

— Опять на вы? Дистанция? Чтоб не запачкаться? — Мужчина откинулся на спинку сиденья и, повернув ко мне голову, хмуро уставился на меня. — Да, я убивал, и убивал намеренно, и убил бы снова. Мне не стыдно, потому что я убивал подонков. А ты? Чего стыдишься ты? Разве ты не убила бы, случись повернуть время вспять? Уверен — нажала бы на курок вновь.

На что он намекает? Что может знать?

Как больно, как горько на душе…

— Я никогда, никого не убивала! Я спросила вас о дочери! — отчеканила.

— Ты жила, значит, не могла не убивать — мысленно, словами, делом…

— Я не жила.

Он думал с минуту, щуря глаз:

— И давно умерла?

Откуда столько боли и понимания в голосе? Откуда тоска просочилась во взгляд?

— Вместе с ним.

Наверное, я сошла с ума, раз откровенничаю с ним. Но разве можно ответить ложью на искренность? И как солгать, глядя в глаза, которые помнят каждый уголок моей души. И так хочется прижаться к груди и прошептать хоть раз еще в своей жизни: Павлик…

Слезы, невольные гости, навернулись на глаза, и мужчина протянул руки, чтоб смахнуть их со щеки. Боже, сколько нежности в простейшем жесте:

— «Ты стоишь на распутье, а Христос на распятье, он за нас принял наши грехи и проклятья. Выбирая войну, ты умножишь потери: никого ты не любишь, никому ты не веришь…» — пропел хриплым шепотом, вглядываясь в мое лицо, словно пытаясь запомнить его, и влезть в душу, на самое донышко, туда, где ничего нет, кроме жаркого солнца Кандагара. И Павлика, живого, живущего, любимого до дрожи, до потери себя самой в его глазах, руках, любви, такой же чистой, как он сам. И нет грязи, нет боли и подлости, и еще жива вера и надежда рядом, с тобой, и есть друзья, есть будущее. С ним, только с ним и для него…