Книга Год людоеда - Мария Семенова

Инспектор не сразу, но сообразила, что нервный, взволнованный голос принадлежит сыну ее могущественного одноклассника, с которым она рассталась несколько часов назад.

— Да, Сашенька! Что у тебя? Говори как есть, а там уже вместе подумаем.

— Мне ваш телефон Ваня Ремнев дал. Я сразу не посмотрел, а когда увидел, вспомнил, что это ваш рабочий номер. Думаю, надо позвонить, раз он меня попросил… — Саша запнулся, очевидно соображая, как лучше представить остальные обстоятельства дела. — Мы вчера пошли в ресторан «Косатка», а там с бандитами не поладили, то есть это они к нам пристали. Ну, в общем, Ваня им стал угрожать, и они его в плен взяли и за него выкуп в пять тысяч долларов назначили. Короче, я отцу все это рассказал, а он сказал, что ничего для Ремнева делать не будет, а я не знаю, где такие деньги взять, к тому же он меня выслал из города, и я отсюда ничего не могу сделать.

— А у кого он в плену? Скажи мне, какая группировка? Назови какие-нибудь имена, чтобы я знала, где его искать и с кем разговаривать. — Морошкина взяла шариковую ручку и приготовилась записывать.

— Он у суматохинцев. Они сказали, что у нас времени — сутки, а потом они его начнут мучить. — Кумиров опять запнулся, видимо рассуждая, правильно ли он сделал, что позвонил капитану милиции, и что теперь из всего этого может получиться. — Там еще девушка была, Наташа Бросова… Я не знаю, что они с ней сделают, но если будут мучить — я их всех убью, когда вернусь! Всех убью: и отца, и охранников…

Раздались гудки, очевидно, разговор прервали охранники, вовсе не желающие погибать от руки наследника своего хозяина. Морошкина опустила трубку и подождала возобновления связи. Через пару минут ей стало ясно, что у юноши изъяли средство связи.

Соня сразу оценила ситуацию как очень сложную и, может быть (зачем себя обманывать?), даже безвыходную. Она-то уж знала, кто такие эти суматохинцы и сколь безнаказанно им сходят с рук куда более серьезные преступления, чем захват мальчишки. И что ей теперь делать? Обращаться к своему руководству? А как объяснить ее связь с трудновоспитуемым, да и кто, серьезно говоря, возьмется за это дело? Может быть, позвонить Плещею? Так он ведь тоже весь из себя такой законопослушный, что на одно обсуждение правомочности необходимых действий у него уйдет больше времени, чем бандиты отпустили на добывание денег для выкупа. Вооружиться своим табельным оружием? А если взять да позвонить столь доброжелательному к ней Льву: она ведь действительно, пусть и чисто по-бабски, чувствует его странную силу — такой, пожалуй, ни перед чем не остановится. Наверное, она сделает так: сейчас позвонит Льву, а позже — Сергею. Эх, была не была!

Соня достала записную книжку, раскрыла ее на странице с буквой «Л» и впервые набрала записанный прошедшей ночью номер. После семи гудков мембрана воспроизвела знакомый ей голос, который сообщил, что его хозяин в данный момент не может подойти к аппарату. Морошкина спешно изложила ночную историю и бережно возвратила трубку на расколотый ведомственный аппарат, перетянутый крест-накрест широким скотчем.

Прикосновение — как роза для альбома.

Не более. Случайный дар храня,

Я снова жду. Уста немы. Истома.

Я жду огня.

Морошкина еще раз вгляделась в мятый тетрадный листок в клетку и положила его в раскрытую картонную папку, где друг из-под друга выглядывали похожие листки. Она погладила обеими руками свою коллекцию и, словно желая быть услышанной, обратилась в пространство:

— Ваня, Ванечка, спасибо тебе!

Софья Тарасовна посмотрела на полку, где стояли папки с делами других несовершеннолетних. А не способны ли ее малыши как-нибудь невзначай догадаться о тайных страстях, искушающих Морошкину? Да нет, они скорее склонны наделять ее положительными чертами. Софья, кстати, уже не раз умилялась забавному свойству своих подопечных вменять ей виртуозное владение некими загадочными и безукоризненными единоборствами. На самом-то деле она если и помнила пару приемов для обезоруживания и конвоирования, то вряд ли смогла бы что-либо исполнить на практике, поскольку не обращалась к отработке боевой техники с момента окончания школы милиции. Да если и возникнет в ее жизни необходимость рукоприкладства, то ей вряд ли придется особенно рассчитывать на свои физические возможности, поскольку она их никогда достаточно серьезным образом не развивала. В детстве кроме школьной физкультуры Морошкина посещала секцию волейбола, иногда ходила на лыжах, и это, в общем-то, все.

Тем не менее Софья никогда не давала детям повода разочароваться в своих возможностях. «Пусть считают меня непобедимой, — рассуждала женщина. — По крайней мере, ни у кого, кто верит в эту легенду, не возникнет желания на меня напасть».

Вообще, зная работу милиции не понаслышке, Морошкина всегда с улыбкой смотрела фильмы или читала книги, герои которых — сотрудники силовых структур или благородные преступники — выполняли задачу, посильную лишь для хорошо вооруженной и подготовленной армии. Софья понимала, что подобная продукция создается для навязывания определенной идеологии, а заодно и зарабатывания баснословных денег, которые в свою очередь позволяли и дальше пропагандировать выгодные для кого-то формулы добра и зла.

Морошкина замечала, как постепенно чужеродные герои прорастают в извращенном и уменьшенном масштабе на российской почве: нашелся мальчик, возомнивший себя обладателем вечной жизни, и, решив проверить свое бессмертие, бросился на станции метрополитена под поезд; группа одноклассников, якобы воплотившись в вампиров, попыталась испить кровушки у девочки из нулевого класса. Да что перечислять детские выходки, называемые на должностном языке Сони преступлениями, если и взрослые оказывались не лучше.

Софья испытывала к своей работе сложные чувства, сильнейшим из которых все же оставалась любовь, — благодаря ей она, собственно, и продолжала свою милицейскую карьеру. Конечно, случалось, что Морошкина вдруг начинала убеждать окружающих, а больше других саму себя, что скоро навсегда распрощается с инспекцией по делам несовершеннолетних и вернется к своей мечте — учительствованию. Действительно, повторяла Морошкина привычные для остальных аргументы, действительно, она же не зря получала высшее педагогическое образование. Если по-честному, она всегда готова вернуться в школу, к нормальным детям, которые не колют себя наркотиками, не воруют велосипеды и не убивают других людей, в том числе и собственных родителей. Впрочем, если обычные школьники и совершают какие-то правонарушения, то учителю, даже классному руководителю, не приходится выезжать на места событий, вести дознание, опознавать трупы и сопровождать своих горе-подопечных в места лишения свободы, чтобы позже получать от прозревших подростков покаянные письма с радужными планами на будущую вольную жизнь и осторожными, но неуклюжими излияниями своих чувств по отношению к ней, их бывшему школьному наставнику.

Тяжелые судьбы детей, особенно трагические случаи с ребятами или с кем-то из их родных и близких, Соня воспринимала, пожалуй, почти как свои собственные страдания, но старалась никогда полностью не обнаруживать степень своего невольного сопереживания. Впрочем, иногда, часто в наиболее неудобный, как казалось Морошкиной, для работы момент, ее подводило бабье нутро. Так, объясняя детям или их родителям всю сложность и опасность их положения, Соня была способна вдруг зареветь, бессильная одолеть свою жалость к этим зачастую разоренным, растерявшимся и беспомощным людям. В действительности большинство детских судеб ломалось из-за неустроенности в семье, безработицы родителей и их отчаянного, безысходного пьянства.