Книга Проблемы социологии знания - Макс Шелер

Если бы западный человек, подобно азиату, мог осуществлять эти акты осознанного включения и выключения обеих противоположных диспозиций сознания столь же легко, сколь и умело их чередуя, так что каждый мог бы научиться новой, «чужой» для него технике и упражняться в ней, то тогда все познавательные возможности, таящиеся в духовной природе человека, – метафизическая и одновременно позитивно-научная – были бы исчерпаны. По строгой аналогии с этим можно сказать: только если в решении великой общей задачи человечества – избавления от зла и страданий и создания благ, – задачи, связанной с обеими формами знания и соответствующими им техниками, чрезвычайно развитое западное искусство производства вещных благ и активной борьбы против зла (т. е. посредством устранения его внешних причин) соединилось бы с активно-героическим, душевно-техническим искусством чистейшего «терпения» (т. е. внутреннего пресечения «страданий от» зла) и спонтанно-активной заботы о душе, противоположной религиозности милости, то тогда – при сущностной взаимосвязи страданий и зла – была бы достигнута полная мера возможной власти человека над внешней и внутренней природой, дремлющая как потенция в сущности человеческого духа[232]. Ибо эта техника, исключающая вместе с автоматическим сопротивлением момент реальности предметов, устраняет и все возможные страдания от мира, поскольку причинами всякого «страдания» никогда не бывают только внешние факторы – не в меньшей степени оно вызывается автоматическим, инстинктивным и моторным процессом, направленным против этих факторов, – тезис, верный уже в отношении простейших переживаний боли. Западный, внешне-природный техницизм и его коррелят в знании, позитивная наука, угрожают встроить самого человека как раз в тот механизм вещей, над которым он должен господствовать, так что этот процесс без баланса двух противоположно направленных принципов знания и власти, составляющих смысло-логически единое целое, может закончиться лишь закатом западного мира[233]. Как учит нас социология знания, повсюду, где возможна встреча со злом, во всех областях производства благ, имеющих позитивную витальную ценность, – идет ли речь о войне или мире, о болезни или здоровье, об умножении населения или ограничении его роста в целях достижения более высоких качеств, об экономии или промышленности – мы должны уметь систематически применять в нашей деятельности оба великих принципа всех «возможных» техник вообще и соотносящихся с ними форм знаний – одновременно и, в зависимости от обстоятельств, попеременно.

Реализация во всех деталях содержащейся здесь программы нового распределения акцентов внутри культуры знания и технической культуры не входит в задачи этой книги. Тем с большей резкостью мы подчеркиваем принципиальное отличие нашей социологической динамики знания от позитивистской, которая учит, что метафизическое знание и соответствующая ему техника «терпения», т. е. душевно-техническое устранение сопротивления злу, отомрет в масштабах всего человечества; однако не меньшим является ее отличие от всякого метафизического и романтического гностицизма, который из принципа выступает против позитивной науки и соотносящейся с ней техники, впадая в реакционный ценностный негативизм и ребяческий, мелкобуржуазный ресентимент, – независимо от того, по каким причинам это происходит в каждом конкретном случае. В противоположность учениям позитивизма и марксизма любого толка, но также вопреки насильственному искоренению церквами откровения спонтанного, ведущего к активному самоспасению метафизического духа, мы убеждены, что в Западной Европе и Северной Америке позитивную и природно-техническую эпоху так называемого «Нового времени», по всей вероятности, сменит явно выраженная метафизическая и душевно-техническая эпоха, в Азии же, наоборот, на смену чрезвычайно односторонним метафизическим эпохам этих культур придет эпоха позитивной науки и техники освоения внешней природы.

Все современные учения о негативной политике «неприменения силы» и героического непротивления, представленные в новейшее время, в частности, Толстым, Ганди, Р. Ролланом и др., – следствия второго, описанного выше принципа в борьбе со злом и страданиями. Секты квакеров, американских меннонитов на протяжении многих столетий являются приверженцами подобных учений. Они основываются в конечном счете на одном фундаментальном познании, в полной мере подтверждаемом психологией и физиологией, а именно: всякое воление, кроме разве простого приятия или неприятия намерения, есть не более, чем торможение либо растормаживание инстинктивных импульсов и связанных с ними моторных нервных процессов, приспособленных в зависимости от выбора их торможения либо растормаживания для дальнейшей реализации волевого намерения, а стало быть, воление не обладает позитивной силой что-то создавать. Таким образом, все якобы позитивное действие духовного воления есть не «чистое» воление, но всегда и по необходимости – нечто смешанное с инстинктивным. Подлинное «воление» как причина[234] есть всегда либо «non fiat», либо «non non fiat»; только по отношению к намерению как идеальному порядку ценностей (Wertverhalt) оно есть либо лишенный возрастания (позитивный) «fiat», либо «non fiat». Так что планируемая политика может быть политикой с чисто духовными средствами (возможна ли она в действительности – этот вопрос мы здесь не обсуждаем), и она может быть в принципе только политикой непротивления[235], ибо каждое позитивное сопротивление опирается на те волевые инстинкты и страсти, которые мобилизуются и у противника. Поэтому принцип непротивления категорично утверждает, что полноценное непротивление имеет место только там, где можно со всей очевидностью констатировать наличие силы к сопротивлению, т. е. где терпение унижения, оскорбления определяется не слабостью, трусостью или чем-то подобным[236].

Принципы негативной политики, вытекающие из метафизических позиций активно-героической техники терпения страданий и учения о тормозящей и растормаживающей роли духовной воли, близки системе евгеники и качественной политики народонаселения, которая базируется на принципе, находящемся в явном противоречии с тем, что господствовал в историческом развитии Запада, и которая в целях сокращения рождаемости до нужного уровня – будь то посредством аскезы или каких-либо средств предотвращения зачатия, – ceteris paribus требует особых доказательств в области объективных правовых уложений и субъективного права для обоснования неучастия в продолжении рода. Принципы витальной техники, поскольку они соответствуют принципу искусства терпения и приоритету господства человека над самим собой перед господством над природой, должны были бы требовать обратного: чтобы всякое участие в продолжении человеческого рода было связано с доказательством особого права, или привилегии меньшинства людей, обладающих «хорошими» наследственными качествами, передавать их потомству, так что наследование наиболее отрицательных качеств либо вообще исключалось, либо сводилось к среднестатистическому вероятностному минимуму. Односторонняя ориентация на производственную технику и необходимо связанную с ней позитивную науку основывается на убеждении, что, во-первых, хорошие наследственные качества – всего лишь функция количества оплодотворенных зародышей (предрассудок дарвинистского учения о случайности, продолжающий подрывать современную науку о наследственности) и, во-вторых, возможные достижения техники и науки, прогресс позитивной науки вообще сделают в принципе возможным, что каждый новый человек будет больше производить экономических благ, чем их поглощать. Оба эти взгляда не выдерживают научной критики[237]. Их осуществление на практике не только привело к тому отвратительному состоянию омассовления жизни, которое является первой независимой переменной всех войн и революций в перенаселенной Европе – если учесть постоянный объем потребления ею продуктов питания и его возможный рост, – оно стало главным фактором качественной народонаселенческой тенденции Западной Европы (и Америки), проявляющейся на каждом последующем этапе развития капитализма во все более явной и чистой форме, а именно: увеличение населения европейских стран происходит за счет процентного сокращения в большей мере хороших возможных наследственных качеств, чем плохих.