Книга Пушкин и императрица. Тайная любовь - Кира Викторова

У подножия «утеса» царскосельской Девы – «беломраморный» цоколь-обелиск с надписью на арабском языке, объясняющий путнику, что источник носит имя МАРИАМ.

Таким образом, ключ имени МАРИИ-ФАТИМЫ, сооруженный в конце XVIII в. Екатериной II, и статуя «Молочницы», изваянная Соколовым в 1820 г., представляли для современников Пушкина нерасторжимое единство. Отсюда структура пушкинского стиха 1830 г.: «Сооружен и изваян», то есть единство памятников двух эпох. См. поэму С. М. Джунковского «Увеселительный сад Александра», в которой описан фонтан-ключ им. Марии (СПб., 1794 г. и Харьков, 1810 г.).

К 1835 году относятся и так называемые прозаические наброски «Песенки Афродите»:

О Венера бессмертная, драгоценно-престольная… —

где далее, в скобках, Пушкин заключает следующую инкорпорацию: «разно-каменно-престольная». Иными словами, бессмертие Венеры таится в единстве многоликости ее престолов, подобно единству множественности Гекаты-Коры-Прозерпины. Дальнейший текст показывает, что песнь исходит от лица Адониса: «Прошу тебя, не огорчай меня, о богиня, в душе обманом и печалью, но приди любви ради, услышь мой голос, которому ты так часто внимала. Тот мне кажется равен богам, кто сидит против тебя и слышит тебя, сладкоглаголяшую… и прочее», – заканчивает Пушкин.

В этом любопытном наброске звучат многие темы Пушкинской лирики: «Заклинанья» 1830 г., готовности отдать жизнь за одну ночь – «тот выше и богов» – 1818 г., известное авторское отступление в «Руслане и Людмиле»: «Но ты любила рассказы грешные мои» 1820 г., и «сладкоглаголящая» речь «дивной той Жены», смотревшей за школой в терцинах Болдинской осени 1830 г.:

Приятным, сладким голосом бывало Читает иль беседует она…

О воодушевляющем, вечно юном начале Афродиты Пушкин знал из описания «О природе вещей» Лукреция. Эпитеты богини: «священносадовая», «прекрасноокая», «небесная», «богиня морей», «спутница в плаваньи», Киприда, прибывающая на свой священный остров – тождественны перечисленной выше поэтике стихотворений. Что же касается эпитета Афродиты, как «вершинной богини гор» – то этот «престол» Венеры отразился в записи так называемой «Грузинской песни» 1829 г.

«[…] Голос грузинских песен приятен, – пишет Пушкин в последней главе «Путешествия в Арзрум», – мне перевели одну из них слово в слово»

Она, кажется, сложена в новейшее время.

Вот вам она:

Душа, недавно рожденная в раю!Душа, созданная для моего счастья!От тебя, бессмертная, ожидаю жизни!От тебя, весна цветущая, луна двухнедельнаяОт тебя, ангел мой Хранитель, ожидаю жизни.Горная роза, освеженная росой!Избранная любимица природы!Тихое, потаенное сокровище! От тебя ожидаю жизни.(8, 2, с. 452)

В этой своеобразной молитве, обращенной к бессмертной душе, недавно рожденной в раю – то есть недавно умершей «Горной Розы» – звучат двойники знакомых нам отождествлений. Как видим, природа символики Пушкина многообразна, почти необозрима полнота соотнесений, недоступных однозначной формулировке.

Возвращаясь к белокаменному (фонтану «Отлучающей от груди» Фатимы и соотнося с ним содержание «Грузинской песни», рефрен которой: «От тебя, бессмертная, ожидаю жизни», – являет, по существу, просьбу благословения на новую жизнь – отлучения от «сосцов» млекопитательницы, как закономерности новой фазы жизни и творчества, в которой суждено прекращение «млека» поэзии и начала «суровой прозы» Историка.

Возвратимся к героям «Петербургской повести».

В статье «Дантовы отзвуки «Медного всадника»» Игорь Бэлза пишет: «Никаких, даже туманных очертаний образа Параши в Петербургской повести нет. И, судя по черновикам, Пушкин не собирался создавать этот образ, ибо поэтика и драматургия «Медного всадника» требовали лишь мечту».

Действительно, зачем было Пушкину вновь создавать образ его «мечты»? Облик «простой и доброй» Параши читателям альманаха «Новоселье», где 19 февраля 1833 г. публиковался «Домик в Коломне», был уже знаком: «Как снег бела, нежна как голубица», – то есть перед нами известные черты «доброго гения», «Света» поэта по «Городку» – «Коломне» 1815 г. (куда Пушкин в 1833 г. поселяет и героя «Медного всадника»: «Наш герой живет в Коломне…»).

Мечта! В прелестной сениМне милую явиМой свет, мой добрый генийПредмет моей любвиИ блеск очей небесныйЛиющих огнь в сердцаИ граций стан прелестныйИ снег ее лица…(«Городок» 1815 г.)

Дальнейшие портретные данные «Параши» в «Домике в Коломне»:

Коса змеей на гребне роговомИз-за ушей змеею кудри русы,Косыночка крест-накрест иль узломнаряд простой… Но пред ее окномВсе ж ездили гвардейцы черноусыИ девушка прельщать умела ихИ без нарядов дорогих. —

отсылают к простоте наряда Елизаветы Алексеевны, так поразившего художника-скульптора Ф. П. Толстого в 1817 г. в Царском Селе: «…На ней было платье простой бумажной материи, на плечах косынка, заколотая обыкновенной булавкою…»

Другой вариант:

И девушка без блонд и жемчуговПрельщала взоры ловких сорванцов, —

думается, говорил о сорванцах-лицеистах, срывающих через забор императорские яблоки, по воспоминаниям И. Пущина. Пушкин вспоминает в терцинах 1830 г. о начале жизни в Лицее: «И часто я украдкой убегал в соседний мрак чужого сада…», – то есть речь идет о соседнем – императорском саде.

Что именно эта «Параша», живущая по соседству (!), была мечтой поэта Пушкина, удостоверяют и варианты стихов «Езерского» (5, 413):

Свои стихи печатал он в Соревнователе…Влюблен он был смертельно в Коломне, по-соседству,В Лауру-Немочку… ОнаЖила в домишке по наследствуДоставшемся недавно ейОт дяди Франци… Дядя сей…Но от мещанской родословнойЯ вас избавлю – и займусьМоею повестью любовнойПокамест вновь не занесусь…(5, 413)

Здесь Пушкин действительно «занесся»: так как тетка Елизаветы Алексеевны – сестра матери – Вельгельмина (Наталья Алексеевна умерла в 1776 г.) была первой женой Павла I, то «дядей Францем» и его «мещанской родословной» Пушкин называет Павла I и родословную Романовых (!) и, следовательно, «ветхим домишком» – Нееловский дворец в Царском Селе (как, собственно, «ветхи» были и Павловский дворец и Зимний дворец Растрелли).

Обратимся к известным рисункам в автографах «Домика в Коломне» и «Езерском».

Говоря об автопортрете Пушкина и профиле Тассо, исследователи обходят молчанием третий профиль, расположенный над головой Пушкина – портрет женщины с девичьей косой, но с чертами лица, данными как и автопортрет – в пожилом возрасте. Таким образом, рисунок в рукописи «Домика в Коломне» является как бы иллюстрацией мыслей Евгения о жизненном пути с Парашей – героиней «Медного всадника»!