Книга Вопросы борьбы в русской истории. Логика намерений и логика обстоятельств - Андрей Фурсов

Вообще нужно сказать, что от смуты к смуте роль внешнего фактора нарастает, проявляется все отчетливее – и чем больше историческая Россия (как бы она ни называлась) интегрируется в мировую систему, тем больше значение этого негативного фактора. Впрочем, за тем и щука, чтобы карась не дремал. Разумеется, если «карась» не идиот и не предатель.

– Причины Смуты и главные уроки ее преодоления? Нельзя ли остановиться на них подробнее?

– Причины – как всегда – системные и субъектные (не путать с субъективными). Системные – резкое ухудшение экономической ситуации из-за голода, длившегося три года подряд (следствие неблагоприятных природно-климатических явлений), наличие «социального динамита» (боевые холопы – обедневшие дворяне, умевшие только воевать – 10 % населения в конце XVI века; кстати, Болотников был боевым холопом), региональные противоречия Север/Центр – Юг (они «выстрелят» и в гражданскую войну в ходе Смуты начала XX века). Субъектные причины – наличие субъекта, относительно организованного, имеющего контроль над властью, деньгами и информацией и заинтересованного в изменении ситуации. В Смуте начала XVII века таких субъектов было два – часть боярства, стремившаяся сменить единодержавное грозненское самодержавие на олигархическое, и часть властных элит Запада, стремившаяся к ослаблению и подчинению России.

Смуты всегда начинает «боярство», будь то XVII или XX век. Мы видим это и в 1915–1917, и в 1986–1991 годах. Стартовав, смута опускается все ниже, постепенно охватывая общество в целом.

– Значит, главный виновник – «боярство»?

– Если пользоваться термином «виновник», то да. Смута началась как ответ боярства Ивану Грозному, но став «началом» «бунташного века» подвела черту под «боярской Русью». В 1917 году Февральский переворот должен был привести к власти определенную часть буржуазии и аристократии, но положил начало событиям, «помножившим» на ноль оба эти слоя. О перестройке и говорить нечего. В известном смысле смуты – это игра по принципу «боярство начинает и проигрывает» (в долгосрочной перспективе). В 1649 г. грозненское самодержавие было восстановлено, но Смута затормозила процесс его развития, встроила в него негатив, породила «бунташный век», выходить из которого пришлось Петровыми реформами, во многом напоминающими «смутореволюцию сверху».

Что касается уроков смут, то они просты: «не буди лиха, пока оно тихо»; «замахнулся – бей»; «Запад не поможет – навредит»; власть должна быть сильной и не допускать возникновения предсмутной ситуации; предателей не прощать и ставить к стенке – сразу же, не ожидая повторного предательства.

– Андрей Ильич, для нас, как ресурса, базирующегося в Казани, и наших читателей, празднование 4 ноября включает в себя, возможно, больше смыслов, чем в среднем по стране…

– Поясните, пожалуйста, свою мысль.

– Я имею в виду духовно-идеологическую миссию Казани и выходцев из нашего региона. В частности, героическое мученичество патриарха Ермогена, неразрывно связанного с Казанской иконой Божией Матери, роль митрополита Казанского и Свияжского Ефрема, помазавшего царем первого Романова… Как, с точки зрения историка, регион проявил себя во время преодоления смуты XVII века?

– Северо-восток Руси сыграл большую роль в восстановлении российской государственности. Причин тому несколько. В середине XVI века во время реформ так называемой Избранной Рады русские земли получили самоуправление. Воспользоваться им, однако, смогли наиболее зажиточные, главным образом торговые регионы, где были средства для содержания управленческих структур. Одним из таких регионов был Северо-восток. Затем, в период опричнины, в нее, помимо прочего, отошло среднее течение Волги – и это в еще большей степени обогатило местное купечество и дворянство, привыкшее к тому же к относительной самостоятельности. Полвека таких социальных обстоятельств и выработали определенный инициативный человеческий тип, который двинулся на Москву против поляков как по национально-религиозным, так и по политико-экономическим мотивам.

– О столице Татарстана иногда говорят, как о «третьей столице России». Идеи переноса столицы из Москвы периодически возникали в интеллектуальном пространстве 90-х и 2000-х. Какова, на ваш взгляд, природа подобных разговоров?

– Здесь два момента. Первый. Мне активно не нравятся разговоры о второй, третьей, пятой и т. д. столицах. Столица есть и может быть только одна. Развал Римской империи начался с появления двух столиц. Второй момент. Разговоры о переносах столиц, как правило, возникают во время смут, социальных потрясений и происходят именно во время этих потрясений. Достаточно вспомнить петровскую квазисмуту (Петербург), планы декабристов (план переноса столицы в Нижний Новгород), большевиков.

– То есть, подобные разговоры являются одним из факторов смуты?

– Именно так. Люди полагают, что нужно изменить ось, центр. Если бы Россия потерпела поражение в результате смуты или распалась, то столица, действительно, могла бы «уехать» на восток. Но этого не произошло.

– В Казани говорят о своем городе, как точке сборки для одного из полюсов возможного нового многополярного мира. И даже как о потенциальном центре или одном из важнейших центров новой Евразии?

– Думаю, что это скорее желаемое, чем действительное. При всем значении Казани, а также ряда других городов России – от Екатеринбурга до Владивостока – уверен, столицей будущей Евразии останется Москва.

– Мэр Казани в августе этого года на конгрессе местных властей Евразии, обозначив тему континентальной интеграции для города как «больше, чем геополитическую», употребил понятие «евразийской ментальности», которая, по его мнению, основана на «открытости, терпимости, готовности обменяться своими достижениями». Что такое, по-вашему, евразийская ментальность, и совпадает ли она с концептом Русского мира.

– Я не знаю, что такое «евразийская ментальность». Что такое русская ментальность, я представляю. Вообще я не сторонник евразийского подхода к истории России, по крайней мере, в его наиболее распространенной версии, хотя в ней немало верных эмпирических замечаний. Но теория, как известно, это нечто большее, чем эмпирическое обобщение. Начать с того, что при евразийском подходе собственно Россия исчезает – остаются Европа (европейскость) и Азия (азиатскость) и остается лишь анализировать их соотношение.

Россия является Евразией географически, но не исторически. Русский исторический субъект хотя и сформировался под большим влиянием Ихэ Монгол Улс (Великой Монгольской державы) и ее наследницы Алтын Ордон (Золотой Орды), является европейским христианским (православным) субъектом, повернувшим вековую евразийскую экспансию «восток – запад» с запада на восток. Неверно отождествлять европейскость с Западом. Запад – один из вариантов европейского развития наряду с Античным миром, Византией и Россией. В то же время сила России – в ее географической евразийскости, с одной стороны (что такое Западная Европа? Буржуазно-взбесившийся маленький полуостровок великой Евразии), и с другой стороны – в умелой комбинации нескольких технологий власти, не в последнюю очередь – золотоордынской, на которую позднее, в новые эпохи, наслоились иные.