Книга Маскарад на семь персон - Олег Рой

Бабушка слегка нахмурилась:

– Мальчик мой, а тебе не приходило в голову, что ее слова – не единственная версия? И уж точно – не самая правдивая. Нет-нет, – она покачала головой, – я не говорю, что Ариша сказала тебе неправду. Правду. Но… не всю. Пока девочка училась в художественной школе, ей ни в чем отказа не было – талант подрастает, как можно не помочь. Потом девочка художественную школу бросила, в певицы ей захотелось. В музыкальную школу поступать оказалось уже поздновато, пригласили преподавателя по вокалу. Хорошего преподавателя, хотя и недешево обошлось. Два года ее к поступлению в консерваторию готовили. А потом созвали семейный совет – с привлечением соответствующих специалистов, единогласно заявивших: голос, безусловно, наличествует, и даже громкий, но… к вокалу все это имеет примерно такое же отношение, как маляр к живописи. Об этом тебе Ариша рассказать, видимо, забыла… Ты умный мальчик, Карен. Неужели ты думаешь, что наша семья так глупа, чтобы расходовать силы на превращение ежевики в виноград? Разве просто так столько людей тратили на тебя свое время и силы?

– А мои силы? – взмолился Карен. – Они разве бесконечны? Кручусь, как белка в колесе, и никого это не волнует – беги, пока сердце не лопнет, так что ли?

– Понимаю, – бабушка глядела на внука очень внимательно. – Но и ты пойми. Ты не белка в колесе – ты бегун на дистанции. И сколько бы сил спортсмен ни выкладывал, перед финишем все равно придется собраться, чтобы сделать последний рывок. Поэтому давай так договоримся. Ты больше не будешь болтать про какой-нибудь заборостроительный – ведь и сам понимаешь, что это глупость и разгильдяйство, неприлично просто – соберешься и сдашь все экзамены. А когда поступишь, поедешь отдохнуть на море.

– Это к тете Ануш, что ли? Или еще к кому-нибудь в этом роде?

– Ну какой же это будет отдых, когда любящие родственники тебе в лицо непрерывно заглядывают, – в бабушкиных глазах запрыгали веселые искры – как чертики, – и она вдруг сразу как будто помолодела. – От семьи тоже иногда устаешь. Скажу тебе по секрету: даже я иногда готова сбежать от нашей любящей толпы куда подальше. И от собственных сыновей, и от братьев с сестрами, и от всех прочих. Это нормально, мальчик мой. Это как сердце бьется. Напряглось – расслабилось, напряглось – расслабилось. И так вся жизнь выглядит. Поэтому возможность как следует расслабиться, чтобы сил перед учебой набраться, – я тебе предоставлю. Будет тебе хороший пансионат с молодежным контингентом, длинноногими горничными, снисходительными администраторами и прочими радостями жизни. И безо всякого присмотра. Ну и денег, конечно, подброшу. Иначе какой же это отдых, когда в карманах ветер свищет…

Пришлось пообещать, что он постарается. Ну куда бы он делся? С бабушкой Мариной не поспоришь.

Напрягаться – даже для финишного рывка – не хотелось. Совсем. Но сочувственное бабушкино понимание держало крепче самых закаленных цепей. Карен под руководством очередного «репетитора долбил то биологию, то математику, а сам считал дни. Надвигающиеся экзамены не пугали, наоборот – виделись как желанное избавление от долбежки (о том, что будет в институте, он старался особо не задумываться): скорее бы!

Комиссию на приемных экзаменах он по сложившейся в школе привычке тоже – убалтывал. И не потому, что «плавал» в учебном материале, вовсе нет. Письменные-то он вполне самостоятельно сдавал. И хотя списать там, в отличие от школы, было практически невозможно, сдавал весьма даже прилично. В конце концов знаний за этот год в его голову впихнули более чем достаточно. Однако на устных Карен «включал болтологию». Привычка, что ж. Об аминокислотах рассказывал так, словно если и не крестил с ними детей, то как минимум был на «ты».

На химии пожилая экзаменаторша очень научного вида, задумчиво глядя на бурно разглагольствующего и жестикулирующего Карена, даже спросила:

– Молодой человек, вы о театральном не думали?

Карен и задуматься не успел – как лучше ответить. Само вдруг выскочило:

– Не думал. Там вообще думать не надо. А тут – совсем другое дело. Хотя… – видя, что экзаменаторша не сердится (отвечал-то он вполне прилично), Карен разошелся. – У вас тут как с КВН? Порицается или приветствуется? Или в таком серьезном вузе кавээновской команде не место? В смысле – не имеется?

Команда КВН на факультете имелась. И участие в ней – если ты к тому способен – вполне приветствовалось. Вроде как общественная работа. Даже преподаватели – и в первую сессию, и в последующие – милостиво соглашались на досдачу просроченного «из-за репетиций» зачета.

Хотя учиться оказалось тоже интересно. Химию Карен всегда уважал, а что заниматься приходится… Ну так он, при всей своей любви к легкой веселой жизни, бабушкины уроки усвоил достаточно твердо: ничего делать не будешь, ничего и не получишь. Другой вопрос, что делать хотелось поменьше, а получать за это побольше, но ведь этого все хотят, разве нет? И обычно как-то можно устроиться. Тем более при наличии обширных родственных связей.

Нет, он вовсе не собирался всю жизнь выезжать на родственной помощи, но если уж родственники есть, почему бы при случае не воспользоваться? Да и времена к тому моменту, когда Карен получил диплом, настали сложные. Распределение отменили, перспективные места вдруг переставали быть перспективными, зато возникали другие – совсем новые и непривычные – возможности. Кто осудит мальчика, который пытается поймать свою «птицу счастья»?

Первую «птицу счастья» – на личном фронте – он нашел (или ему показалось, что нашел) еще на предпоследнем курсе института. Точнее, встретил-то он «Свою Единственную» не в институте, а на одном из новогодних семейных застолий. Нежная Алина приходилась Карену какой-то пятиюродной племянницей или шестиюродной сестрой и на армянку не походила совершенно: от отца «из Кавоянов» она унаследовала лишь цвет волос да жгучие брови вразлет, все прочее было от матери – тонкое «иконописное» лицо, фарфорово-белая кожа, вдруг озарявшаяся, точно лампочку внутри включили, нежно-персиковым румянцем, высокие «славянские» скулы. И главное – огромные, сияющие небесной лазурью глаза. Не глаза – очи. Видевшие, казалось, что-то такое, что обычным людям недоступно.

Женился Карен настолько скоропалительно, насколько это было возможно. Бабушка Марина, правда, покачала головой: рановато, мол, но в целом союз одобрила. И даже отчасти спонсировала «подарок молодым» – отдельную квартиру. Пусть однокомнатную, пусть не в центре, но – собственную, где Карен мог беспрепятственно упиваться свалившимся на него счастьем, не совсем в него веря.

Потом поверил. Потом и вовсе засомневался – а счастье ли это? Возвышенность юной супруги начала казаться пресно однообразной, точнее – слишком уж возвышенной. Какие-то бессодержательные (с точки зрения Карена) философствования, бесконечные «духовные искания», сопровождаемые тяжелым запахом индийских курительных палочек. Бездонные очи становились все более и более бездонными, «иконописное» лицо – все более и более прозрачным, точно прекрасная супруга таяла в воздухе.

И, наконец, совсем растаяла – канула в каком-то индийском ашраме, а может, в дацане, Карен так и не понял. Ладно, хоть развод успела оформить – «дабы вступать в новую жизнь полностью очищенной от прежних привязанностей». Именно так она стала выражаться к финалу их странного союза. Когда вообще соизволяла хоть что-то произнести. Потому что все больше сидела недвижно, уставясь в видимую лишь ей точку на штукатурке. Почему пялиться в невидимую точку лучше в Индии, чем в московской квартире, Карен не знал. Но извлекать супругу из туманных далей не стал. Что толку? Не на цепь же ее сажать, не силой возвращать к «нормальной жизни». Да и недосуг, по правде говоря. Он и сам был в… исканиях. Точнее – в растерянности: очень уж все вдруг стало зыбко и непонятно.