Книга Шаг за край - Тина Сескис

Посетители только–только переходили к горячим блюдам, и целые армии официантов и официанток устроили кулинарное нашествие на столики, и наше с Ангел появление сопровождалось подачей филе–стейка в соусе из сливок с шампанским или пирожков из слоеного теста с тыквой и сыром рикотта для вегетарианцев за нашим столом. Я знаю об этом потому, что Ангел забирает порцию Люка, а он как раз заказал не мясное, и я шучу с ней по–нашему, по–северному, не в бровь, а в глаз, мол, потому–то он и больной, что мяса не ест, рохля несчастная.

— Тс–сс, — шикает Ангел, и хотя меня и раздражает, когда мне рот затыкают, все ж, может, высказалась я чуть громче, чем следовало.

Саймон, похоже, в восторге, что видит меня живой и снова на ногах, только, похоже, ему больше не терпится повидать Ангел, и она садится рядом с ним. А мне достается Натали. Уверена, что если кому и уготовано место рядом с Саймоном, так это мне: тут обычно рассаживают по схеме мальчик–девочка–мальчик–девочка, да вот и совершенно определенные фамилии указаны на визитках. Убеждена, что Ангел уготован Люк. Подозреваю, что Саймон подменил визитки, и от мысли такой делаюсь сердитой.

Пока сижу надувшись, чую, будто мир вокруг колышется, больше не стоит прямо. Теряюсь в догадках, что это со мной, с чего это я нынче вечером ревную Ангел. Есть кое–что куда более существенное, из–за чего расстраиваться можно. На мгновение осознаю, что перестала думать об этом, даром что все равно годовщина есть годовщина, зато мысль, что я не думала об этом, наводит меня на мысли об этом, и я резко оборачиваюсь к Натали.

— Прелестно выглядишь, Нат, платье у тебя — шик.

— Благодарю, Кэт, это старина… она же «Оксфам[22]”! — смеется она, а потом на секунду напускает на себя серьезный вид. — Ты в порядке? Саймон сказал, что тебе за обедом устрица с хитрецой попалась… она, должно быть, от тебя быстро отвязалась?

— Э-э, да, — говорю. — Сейчас я себя гораздо лучше чувствую. — И в доказательство этих слов с воодушевлением набрасываюсь на стейк. Еда отменная, но я все равно сыта по горло: Саймон монополизировал Ангел, Натали же хоть и мила, но я слишком не в духе, чтобы щебетать про моды, знаменитостей или рекламу, а глядя правде в глаза, сегодня в разговоре я ни о чем другом и подумать не могу. Тигра сидит на другом конце стола, выглядит она свирепо и необыкновенно, мы с ней хотя и не говорили, но она ловит мой взгляд, и я понимаю, что Саймон с ней тайком поделился: обращенная ко мне ее улыбка полна такой доброты, какой я в ней и не подозревала. Потом Ангел оборачивается ко мне, и я вижу, как смущена она вниманием Саймона, как не хочет меня расстраивать, вот и шепчет:

— Я в туалет, ты пойдешь?

Знаю, что это обычно означает, и отрицательно качаю головой: я все еще остаюсь сильной ради своего маленького мальчика, хотя в данном случае он никогда этого не узнает, я никогда не смогу вернуться к нему. Ангел встает и идет одна. И ведь вот получается: она маленькая, а, пока идет по залу, все ее замечают, — может, тут дело в том, как она идет, еще она напоминает мне Рут, свою мать.

Саймон склоняется над столом, чтобы поговорить со мной:

— Как себя чувствуете, Кэт? Я так переживал за вас.

— Сейчас мне лучше, — говорю, хотя ощущение отрешенности еще не совсем ушло. — Вы, похоже, поладили с Ангел.

— Она роскошна, — признается Саймон. — И, в любом случае, вам я не достанусь.

Тут я посмотрела на него и заметила в его глазах страстное желание, не меня и не Ангел, коли на то пошло, но просто — любви, подлинной всепобеждающей любви, в которой отдающий обретает, как у меня когда–то было с мужем, до того как Кэролайн (или то была я?) разрушила ее. Я взяла его за руку.

— Саймон, мне так жаль того, что произошло недавно, обещаю, что такого больше не случится. Надеюсь, я не испортила ваш лучший костюм, а чистку его я, конечно же, оплачу.

Саймон не обращает внимания на мою попытку пошутить. Он едва не пронзает меня взглядом.

— Вы ведь готовы были доверить мне свою тайну тогда, ведь так, Кэт? В чем она? Вы по–прежнему можете со мной поделиться. Уверен, я сумею помочь.

Тогда я печально гляжу на него: насколько я понимаю, помочь он не в силах, никто не в силах, — а еще я понимаю, что отошла от края, это принадлежит моей прошлой жизни, и теперь, пока я жива, я никогда не расскажу об этом.

37

После первых трех–четырех месяцев жизни с Энтони в жизни Ангел многое стало меняться. Он стал водить ее на обеды с клиентами, представляя: «мой маленький кокни-Ангел»[23], — и, хотя она считала такой титул малость неуважительным, все же не относилась к нему серьезно, была уверена, что Энтони произносит его ласкательно. Она скромно сидела с его гостями в шикарных ресторанах и смеялась (всегда кстати и где нужно), запрокидывая свою хорошенькую головку, открывая свою точеную шею, зная, как это воздействует на таких мужчин: в конце концов, она к такому привыкла. В один из вечеров, когда Энтони отлучился поговорить по телефону, Ангел из разговора остальных поняла, что в бизнесе Энтони не все так усыпано розами, а потому спросила его об этом, когда они вернулись домой.

— Ты что, блин, имеешь в виду? — насупился он.

— Э-э, ну, Ричард говорил, что обеспокоен сделкой с Фитцроем, мне просто интересно, что он этим хотел сказать?

— А какое, блин, отношение это имеет к тебе?

Ангел решила, что двух «блинов» достаточно. Она встала во весь свой рост, во все свои пять футов и два дюйма[24], и сказала:

— Не надо со мной так разговаривать. Кто ты, по–твоему, такой?

Во взгляде, который бросил на нее тогда Энтони, полыхала такая лютая ненависть, что желудок у нее скрутило еще сильнее, чем от его ругани. Сдерживая ярость, он выбрался из мягкой трясины дивана и твердым шагом направился к свободной спальне. На пороге он повременил, словно бы смягчаясь, а потом передумал и все же вошел в комнату, при этом так хлопнул дверью, что в коридоре упал и разбился один из портретов его коллекции джазовых знаменитостей, трещина прошла прямо через гламурную улыбку на лице американского саксофониста Чарли Паркера.

Время шло, и Энтони вел себя все более и более безрассудно. Случись Ангел пережарить хлебец, или ему не нравился ее наряд, или кто–то из подружек звонил ей, чтоб поболтать, он тут же выходил из себя, кричал, орал, обзывал ее последними словами. Ангел пыталась постоять за себя, только это было сложно, казалось, она теперь во всем зависела от него. С работы она ушла, ее квартиру, ее друзей унесло прочь, а что у нее осталось? Красивые наряды да дорогие ресторанные посиделки, дух захватывающий вид на Темзу — и любовник, который ее материт. У нее даже не было желания обратиться к матери: Рут, похоже, была в восторге, что Ангел попался такой очаровательный богатый любовник, — а раскрывать правду было унизительно. Вот Ангел и старалась изо всех сил не огорчать Энтони, что, говоря честно, не стоило забот, к тому же теперь она редко виделась с подругами, привыкла надевать только то, что им, она знала, будет одобрено, и никогда больше не перечила. Даже когда он принимался указывать ей, что можно, а что нельзя заказывать в ресторанах, она не обременяла себя попытками настоять на своем выборе: ссоры были для нее невыносимы.