Книга Покров заступницы - Михаил Щукин

«Растет…» — улыбнулась Мария и осторожно, оберегаясь, легла на спину, устремив взгляд в бездонное небо, в котором теперь парил, поднявшись вверх, все тот же серый коршун. Скользил, нарезая широкие круги, и даже не шевелил крыльями. Мария долго наблюдала за ним, но не заметила, когда он исчез, не заметила и того, что уснула — крепко, безмятежно, как еще ни разу не спала за долгую дорогу.

И во сне, но четко и ясно, как наяву, различила она голос: «А теперь, когда ты земной путь одолела, Я скажу, зачем тебя призвала… Когда ты родишь дочку, твой путь станет небесным. Земное отряхнешь и уйдешь в иной мир, и дочь уведешь за ручку, но место это отныне в полном твоем окормлении пребывать будет, и станешь ты молитвами своими и бдениями покров Мой поддерживать. И не позволяй, чтобы под Мой покров черные люди с черными помыслами проникали. Осквернят черным, сниму Свой покров. Помни, что выбор ты сама сделала и к согласию твоему Я тебя не принуждала… Готова ли?»

«Готова, Пресвятая Богородица! Готова служить Твоему покрову, одно лишь меня томит — родители мои приемные и Андрейка… Как они там без меня?»

«Когда уйдешь в иной мир, сама их зреть станешь, знать будешь, как живут они, и молиться за них. Андрей к тебе сам явится, да только не тот, прежний, а иной совсем — увидишь… Многое тебе откроется, до сих пор неведомое, — только молись без устали и покров береги».

Проснулась Мария, снова увидела высокое, бездонное небо над головой, поднялась, встала на колени, осенила себя крестом и горячо, в полный голос воззвала:

— К Богородице прилежно ныне притецем, грешнии и смиреннии, и припадем, в покаянии зовуще из глубины души: Владычице, помози, на ны милосердовавши, потщися, погибаем от множества прегрешений, не отврати Твоя рабы тщи, Тя бо и едину надежду имамы…

10

— Не умолчим никогда, Богородице, силы Твоя глаголати, недостойнии: аще бо Ты не бы предстояла молящи, кто бы нас избавил от толиких бед, кто же бы сохранил до ныне свободны?.. — молился в этот же час отец Александр, и голос его, глуховатый, надтреснутый, негромко, но отдавался в пустом храме. Молился отец Александр перед иконостасом, на котором совсем недавно появилась новая икона. Появилась сама по себе — та самая, обретенная Машей на чердаке старого дома и хранившаяся раньше у Мануйловых. Заняла крайнее, пустовавшее место и засияла. Теплилась перед ней лампадка, зажженная рукой настоятеля, освещала скорбный лик с теплыми материнскими глазами.

Закончив молитву, отец Александр опустился на колени перед иконой, склонил голову и долго не разгибал согбенной спины, думая с волнением о том, что его скромный сельский храм посетило настоящее чудо — икона сама нашла дорогу и явилась, сама определив себе подобающее место.

А еще он думал о Марии, о том долгом пути, который ей пришлось одолеть, и о том подвиге, который еще предстояло ей совершить. Вспоминал горящие глаза, когда Мария пришла к нему среди ночи с тощей котомкой за плечами и попросила благословения, рассказав о том, что Пречистая призвала ее и путь указала. И она, Мария, в сей же час отправляется в этот путь. А еще сказала, что как только икона появится в храме, на том месте, которое выберет, значит, не сбилась она, Мария, с пути, достигла цели. Но недолго икона пробудет в храме, потому что у нее тоже свой путь, неподвластный и неведомый людям…

Благословил Марию отец Александр, проводил в темноте до околицы села, перекрестил, призвав на дорогу ей ангела-хранителя, и долго стоял посреди звездной апрельской ночи, глядя в бескрайнюю темноту, которая расстилалась перед ним.

Утром он пошел к Мануйловым, где застал великий переполох, и ушел от них с большим огорчением: никто не поверил его словам, все стояли на том, что Марию нужно искать, и в конце концов, после долгих споров, Христофор Давыдович отправился в полицию. Да только напрасно он ходил, потому что никаких следов полицейские чины отыскать не смогли и, чтобы не вводить в обман уважаемого человека, честно сказали ему об этом по прошествии нескольких месяцев.

Слаб человек, скорбно думал сейчас отец Александр: когда чудо свершается и приносит этому человеку, либо его близким, избавление от болезни или несчастья, он верит в это чудо, даже малого сомнения не испытывает. Но когда от самого человека требуется чем-то поступиться, он сразу же впадает в сомнения и неверие…

— Господи, прости нас всех, грешных и слабых, — вздыхал отец Александр, закрывая храм и направляясь домой, где давно уже ждали его дочки и матушка, не садясь без него за стол ужинать.

Встретили дети своего батюшку еще за воротами дома, радуясь, облепили, цепляясь ласковыми ручками за рясу, залепетали наперебой, потому что каждая желала рассказать о своем, случившемся за день, и подставляли головки, чтобы их коснулась ласковая отцовская рука.

После ужина, когда все домашние, помолившись, улеглись спать, отец Александр прошел в свою тесную комнатку, затеп лил свечу и, достав бумагу, перо и чернильницу, долго сидел в раздумье, не зная, какие слова написать первыми. И, наконец, решившись, твердой рукой вывел: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Я, раб грешный, священник храма в селе Знаменском, свидетельствую о том, что происходило на моих глазах…» И дальше он писал о том, как обретена была икона Богоматери на чердаке старого дома, писал о том, какое исцеление принесла она маленькому мальчику, и о том, что произошло после… Писал подробно, не торопясь, подолгу подыскивая нужные слова, и закончил, отложив в сторону бумагу, когда в маленькое оконце просочился робкий рассвет.

11

Желтый, с красными крапинками, медленно кружился палый лист и никак не мог достичь земли, промоченной долгими осенними дождями. Всякий раз, когда он приближался к пожухлой траве и готов был лечь и затеряться в ней, возникал порыв бойкого ветерка, взметывал его выше березовой верхушки, и лист снова кружил зигзагами, светился, как маленькое солнце, в мутной хмари сырого утра. Матвей Петрович глядел на этот лист, который не мог найти себе места, и не начинал работы. Лишь махнул несколько раз топором, срубая сучья со старой валежины, присел на нее, широко расставив ноги, и задумался, словно напрочь забыл, по какой надобности он сюда, на дальний увал, приехал. И не хотелось ему спускаться вниз, к высохшему за лето болотцу, на подступах к которому густо рос мох. За мхом он и отправился сегодня, потому что, готовясь к холодам, обнаружил нечаянно, что в хлеву за лето старый мох из пазов повыдергивали птицы. Да так старательно, что в иных местах щели светились.

Приехал, привязал коня к березе, расстелил старое рядно в телеге, на которое собирался укладывать мох, да вот присел на валежину и не трогался с места, все глядел на беспокойный лист и загадывал — упадет на землю или не упадет? Редко, но случались такие моменты в жизни Матвея Петровича, когда он выпадал из бесконечного круга обыденных забот и, оставаясь один, где-нибудь в бору или в поле за деревней, сидел неподвижно, задумавшись, и время текло мимо, неслышно и незаметно.

Остаток высоко срубленного сучка упирался в ногу, Матвей Петрович пошевелился, чтобы удобнее устроиться, голову чуть повернул и вздрогнул — топор, лежавший на валежине, медленно уползал в сторону и вдруг взметнулся, тускло блеснув остро отточенным лезвием. Будто кто в спину толкнул Матвея Петровича, он пушинкой слетел с валежины, рухнул плашмя на землю и, падая, слышал, как, со свистом рассекая воздух, пронесся топор, целивший ему точно в голову.