Книга Illuminationes - Эдуард Лимонов

Стоит обратить внимание на осторожность Ламарка — «отметил близость», то есть гипотеза происхождения человека от приматов выражена в форме предположения. Историки относят эту осторожность к эпохе, мол, в те времена было якобы рискованно выступать против версии креационизма. Но 1809 год не был в Европе временем реакции, нисколько. Скорее войска императора Наполеона разнесли идеи революционной Франции по всей Европе. (Сам Наполеон изругал Ламарка за подаренную книгу и тем довел его до слез.) Все еще дул в Европе ветер свободы и вольномыслия.

Дарвин, конечно же (ну кто же возлюбит донора своего, из коего ты выпил идею?!), отозвался о «Философии зоологии» крайне резко: «Да сохранит меня небо (!) от глупого ламарковского «стремления к прогрессу», от «приспособления вследствие хотения животных»». «Ламарк повредил вопросу своим нелепым, хотя и умным трудом». Однако впоследствии, уже прочно чувствуя себя единственным автором теории эволюции, стал снисходительнее.

В сущности, и о происхождении человека Ламарк сказал все, что затем всего–навсего повторил Дарвин.

Ламарк, в частности отметив близость человека к обезьянам, отметил и отличия его от обезьян:

— положение головы;

— вертикальное положение тела при ходьбе;

— иное строение конечностей;

— большая подвижность пальцев рук.

Ламарк считал, что человек (относящийся к одному роду, одному виду) развился из четвероногого в двурукого, поскольку в силу внешних условий четверорукие вынуждены были не лазать по деревьям, но ходить по земле. Тогда–то четверорукий и стал двуруким. Большие пальцы на задних конечностях у него перестали противостоять четырем другим. Необходимость видеть вдаль вынудила его оставаться на задних конечностях. Постоянная тренировка в прямохождении во многих поколениях привела к развитию икр и ягодиц. Задние конечности приобрели строение, удобное для поддержания тела в вертикальном положении.

Изменение пищи привело к изменению лицевой части черепа: она укоротилась, резцы приняли вертикальное положение, увеличился лицевой угол.

«Порода двуруких стала господствующей среди остальных. Она завладела удобными местами, вытеснила другие высокоорганизованные породы. Двурукие интенсивно размножались, жили большими группами. По мере увеличения групп возникла потребность в общении. Вначале общались мимическими знаками, потом — модуляцией голосом. Позже возникли членораздельные звуки. Постепенно, благодаря постоянному упражнению гортани, языка и губ, развилась речь. Отдаленность, обособленность мест, заселенных группами двуруких, способствовали возникновению разных языков».

Это пусть и Ламарк, но Дарвин. И у того, и у другого никогда не было ответа на многие «почему»:

— почему только один род одного вида так экстраординарно развился?

— почему ВЫНУЖДЕН был ходить по земле и дожидаться в течение поколений, чтобы ему стало удобно? Не проще было бы сняться, скажем, с лысой земли, где вдруг исчезли деревья (кто их вырубил?), и добраться до леса?

— «видеть вдаль». Предполагается, что четверорукий таки оказался в голом месте, где есть «даль».

— почему изменилась пища?

— «увеличилась потребность в общении». Обезьяны тоже собираются в большие стада и все время кричат…

Много–много–много вопросов есть и к Ламарку, и к Дарвину.

О работе «The Desent of Man» Чарлза Дарвина

В своей книге Дарвин всеми силами снижает человека до животного, а животных вытягивает к человеку. При этом аргументы Дарвина для нас, людей XXI века, звучат анекдотически. В главах третьей и четвертой, под названием «Сравнение умственных способностей человека и низших животных», приведены многочисленные «наблюдения» самого Дарвина и ученых того времени над животными. «Научными» эти наблюдения по стандартам XXI века не являются.

Судите сами: «Очень известный этнолог, мистер Вестропп, информировал меня, что он наблюдал в Венском зоосаде медведя, который намеренно создавал своей лапой течение в воде, протекавшей рядом с его клеткой, чтобы направить плавающий кусок хлеба в пределы его досягаемости».

Такой же ученый, как и Вестропп, некто Хузо (Houzeau) «сообщает» Дарвину, «что, пересекая широкую и засушливую долину в Техасе, его собаки очень страдали от жары и что около тридцати или сорока раз они спускались в расселины, ища воду. Эти расселины не были долинами, в них не было деревьев, и вообще никакой растительности, и так как они были абсолютно сухими, то от них не мог исходить запах влажной земли. Собаки вели себя так, как если бы они знали, что расселина в земле предлагает им лучшую возможность найти воду…» (Современные ученые знают, что обоняние собак превышает человеческое в 200 раз. Собаки Хузо обоняли воду, лежавшую, увы, глубоко в почве.)

Или вот такое «Ренггер (Rengger), весьма осторожный наблюдатель, утверждает, что, когда он впервые дал яйца обезьянам в Парагвае, они раздавили их и таким образом утеряли большую часть содержимого; однако впоследствии они осторожно разбивали один из концов о твердую поверхность и отдирали куски оболочки яйца пальцами…»

Таких примеров Дарвин приводит в «Происхождении человека» буквально сотни. Затем он торжествующе восклицает: «Тем не менее некоторые авторы все же отрицают, что высшие животные обладают многими чертами рассудка; и пытаются объяснить нам почему, с помощью инструментов, которые являются не чем иным, как пустой болтовней».

Далее, великий Дарвин сердится еще больше и приводит цитату из эссе своего поклонника, некоего Лесли Стефана (Leslie Stephen) под названием «Дарвинизм и божество», который, «говоря о предполагаемом непроходимом барьере между умом человека и низших животных», заявляет:

«Очень трудно понять, как кто–то, кто когда–либо держал собаку или наблюдал слона, может иметь сомнения в способности животных производить основные процессы мышления».

Дарвин, желая сблизить человека с животным миром, не брезгует банальностями:

«Часто говорят, что животные не употребляют никаких орудий, однако шимпанзе в своей среде обитания разбивает местный фрукт, нечто вроде ореха, камнем».

«Прирученные слоны в Индии, это хорошо известно, ломают ветки деревьев и отгоняют ими мух».

Или вот, великий Дарвин во всем его блеске:

«В зоологическом саду, обезьяна, имевшая слабые зубы, приспособилась разбивать орехи камнем; и мне сообщили служители, что после употребления камня она прячет камень в соломе и не позволяет другим обезьянам брать его. Здесь мы имеем идею собственности; однако эта идея общая каждому dog с его костью и большинству или всем птицам с их гнездами».

Защищаясь от тех ученых, которые считали «абсолютным отсутствие в животных способности к абстрагированию и к обобщениям», Дарвин восклицает: «Но когда dog видит другого dog(а) на расстоянии, ясно, что он понимает, что это собака в абстракции: но когда этот dog подбегает ближе, его отношение неожиданно меняется, если эта собака — его друг». И, продолжая полемику, Дарвин приводит слова из письма некоего мистера ХуКхам (HooKham): «Когда я обращаюсь к моему терьеру (и я повторял это много раз): «Ищи, ищи, где это?» — она немедленно воспринимает это как сигнал, что нечто должно быть преследуемо, обычно она осматривает все вокруг, затем бежит в ближайший кустарник и вынюхивает дичь, но ничего не найдя, она глядит вверх в крону соседнего дерева, ища белку. И что же, разве эти действия не показывают ясно, что она имеет в ее уме обобщенную идею или концепцию того, что какое–то животное должно быть обнаружено и преследуемо?»