Книга Москва-Ростов-Варшава - Ирина Горбачева

Только через год американская журналистка Дженнифер Смилл смогла вывезти его за пределы Афганистана. А ещё через несколько лет скитаний Максима по Штатам, куда он попал с помощью Дженнифер он, наконец, получил советский паспорт и разрешение на вылет в Россию.

– Макс, сколько лет тебя не было в России? Может, ты подумаешь и отложишь возвращение в Россию? Тебе надо подумать о здоровье. А у вас в России сейчас такое творится!

– Дженнифер, я очень благодарен тебе. Но не могу здесь остаться. А трясучка моя пройдёт. У нас как говорят? Дома и родные стены помогают.

Изменения в стране Максим заметил сразу по прибытии в Москву. Накупив кучу газет с непонятными новыми названиями, в поезде по дороге до Новочеркасска он пытался понять, что это за такая Перестройка. Удивился изменениям в Новочеркасске, выйдя на площадь. Понял одно: страна меняется, но хорошо это или плохо совсем не понятно. Что в Москве, что здесь на площади перед вокзалом толкучка. Кто продаёт вещи, кто пирожки. Всюду звучит кавказская и восточная музыка. Быстро добравшись до дома, Максим с волнением позвонил в квартиру.

– Иду, иду, – услышав голос Лены, у Макса спазмой скрутило горло, – вам кого, – Лена удивленно смотрела на Макса и не узнавала его.

– Мам Лен, это же я, – Максим сам не узнал своего голоса.

– Максик, мальчик мой! Живой! – Лена облокотилась на дверной косяк и чуть не упала без сил.

Максим подхватил её и провёл в комнату.

– Максик, мальчик мой, живой, – Лена обняла и плача, расцеловала Максима.

Немного придя в себя от неожиданной встречи, Лена стала суетиться, накрывая на стол.

– Вот как всё вышло. Нам сказали – не ждите. Раз пропал без вести, значит, нет его больше. А мы с дядькой твоим верили, в то, что ты вернёшься. Максик, седой совсем, тебя разве можно узнать? Вот дядька обрадуется.

– А дядя Паша где? Неужели опять на зону попал?

– Да, не спрашивай, Максик. Было хорошо, стало ещё лучше. За свой длинный язык, да кулак тяжёлый. Ничему его жизнь не учит. Для кого перестройка, а кого на стройку. Нашли на чём его взять. Валюту у него изъяли. Я же, Максик «челноком» заделалась. Жить надо как-то. Сейчас как? Ни работы, ни пенсии. Платить им нечем!

– Подожди, мам Лен. Он же знал, что за валюту срок полагается.

– Максим, дорогой, вспомнил! Теперь каждый школьник знает, что такое бакс, зелень, капуста. За границу уже разрешено по 500 долларов вывозить. Только декларируй.

– Тогда за что посадили?

– Так статью никто не отменял. Мы место на стадионе купили. Теперь там вещевой рынок. А один деятель – Беспалый, есть такой новый бандюган, стал требовать денег за «крышу». За охрану. Простой отжим денег. Ну, ты же дядьку своего знаешь? Он их послал куда подальше. Вот и получил.

– А милиция, суд?

– Максик, дорогой, всё и все повязаны. А кто не повязан с бандюганами, так их вон отстреливают каждый день, как на охоте. Только и слышно, то судью застрелят, то адвоката, то журналиста.

– Как же так? Что же творится?

– Дорогой мой мальчик скоро обвыкнешься, ещё такое узнаешь… А, да ладно. Разговоры идут скоро эту статью отменят и всех таких горемычных отпустят.

– Так как же ты жила? На что?

– О, Максик, когда и где русская баба пропадала? Я же говорю – заделалась челноком.

– А это ещё что такое?

– Ты знаешь, если бы не это, вот тогда бы было тяжело. А так договорилась с одной женщиной на рынке, она мне делает заказы, а я езжу в Польшу и привожу ей товар.

– В Польшу?

– Ну да, многие ездят в Грецию, Турцию. А я познакомилась с одной женщиной полькой Гражиной. Мы с ней так подружились, как сёстры стали. Слушай, Максик, я же её дочке Малгожате, все уши про тебя прожужжала. Как знала, что всё равно ты вернёшься! Ох, и девка хороша! Не избалованная, просто клад.

– Ладно, мам Лен, успеешь ещё меня сосватать. Надо мне на работу устроиться.

– Да, Максик. Устроишься. Только где и кем? Все предприятия закрыты или закрываются. Не город, сплошной рынок. На электромеханическом, что не месяц, то отпуск у людей. А зарплату, слышала, куртками китайскими выдали. А ты говоришь. Да что там город! Вся страна стала большим базаром.

– А за Катю, почему ты молчишь?

– Максик не поверишь, думала, с Катей не будет проблем. Не оставит она меня одну. А вот вышло как! Окончила медицинский техникум, в больницу устроилась работать. Я почти успокоилась, только за тебя душа и болела. Вы же мне все родные. Я ходила в военкомат, узнавала, вроде и не погиб, а никто не знает где ты, и что с тобой. Ну, так, прихожу с работы, а на столе записка, сейчас дам, почитаешь.

Лена достала из тумбочки клочок бумаги и со слезами на глазах стала читать записку: – «…Мама Леночка, не ругайтесь и не плачьте…» Ой, не могу читать! На, Максик сам.

– Мам Лен, не плачь, я найду Катю, не переживай, ты самая хорошая, ты же нам маму заменила.

– Скажешь тоже, мамку родную никто заменить не может. А Катя, вот, взяла и уехала, даже не поговорила со мной, не посоветовалась. А ты говоришь, родная мать.

– Не плачь, ты всё равно родная, – Максим обнял бедную женщину, так нежно, как если обнимал бы свою мать.

– Спасибо, родной мой Максик, не переживай, я узнала, у девчонок разнюхала. Она в Москву подалась с одной девочкой, шустрой такой. Да ты помнишь её – Лариской звали! Пробивная такая. Так я хотела в Москву податься её искать. А куда? Где искать-то? Сейчас все в Москву бегут и беженцы, даже вон, по телеку видела африканцы.

Представляешь, в аэропорту живут месяцами, прямо на полу спят. Что делается?!

А время и действительно смутное настало – конец восьмидесятых. Помыкался Максим. Никуда не берут на работу, везде сокращения, никому он не нужен, даже в охрану не берут. Боятся, контуженный, в плену был. На Афганцах словно печать стоит. Мало ли чего. Хорошо склонности к алкоголю нет. Не спился. Сухой закон, объявленный Горбачёвым конечно мера. Но не для выпивох. Они как без закона меры не знали, а уж после, какой только «палёнкой» не травились? НИИ закрылись. Что там НИИ, заводы закрывались один за другим.

Не мог Максим больше на Лениной шее сидеть, да тут и дядя освободился.

– Всё, Лена, я решил. В следующий раз едем в Польшу вместе. Всё покажешь, расскажешь. Потом я один буду ездить, товар тебе возить, а ты сиди и торгуй. С дядькой жизнь налаживай. Всё так легче тебе будет. А я и в Москву заеду, попробую Катю разыскать.

Так и решили на семейном совете. Лена, получив деньги за партию товара, определила день поездки в Польшу.

В Варшаве у неё тоже было всё налажено. Сначала она снимала комнату у разбитной доброй польки Гражины, с которой случайно познакомилась в поезде. Вскоре они так подружились, что та перестала брать деньги за постой, да ещё ругала Лену, когда та привозила подарки из России: банки с икрой, конфеты, шоколад. В нищей России, Лене удавалось достать всё. И это всё успешно продавалось в Польше и менялось на доллары. Подруги были ровесницами с похожими судьбами. Рассказывать о своей жизни могли ночи напролет. Понимали друг друга без всякого перевода, хотя Гражина рассказывала историю своей жизни Лене на польском, а Лена, естественно на русском языке. Разница между ними была только в том, что муж Гражины, «уехал за грошами» в Германию, да так там и остался. Они развелись, муж иногда приезжал по делам в Варшаву и не забывал, ни первую жену, ни дочь. Гражина была не в обиде на мужа, хотя возможно, в силу своего характера скрывала свои чувства.