Книга Чистая кровь - Артуро Перес-Реверте

По-прежнему держа его под прицелом, капитан притворил за собой дверь и подошел к кровати. Похоже, Малатеста наконец узнал его – взгляд лихорадочно блестящих глаз сделался жестче, слабая рука потянулась к оружию. Алатристе приставил дуло своего пистолета почти вплотную к голове итальянца, однако тот не в силах был сопротивляться. Он, несомненно, потерял много крови. Осознав, что деваться некуда, Малатеста ограничился тем, что слегка приподнял голову, глубоко ушедшую в полушку, и под его некогда выхоленными, а теперь запущенными усиками мелькнула белоснежная полоска – капитану ли, на своей шкуре познавшему, какую угрозу таит эта улыбка, было не помнить ее. Да, в ней сквозило изнеможение. Да, она больше напоминала болезненную гримасу. И все же это была та самая улыбка, с которой итальянский наемник Гвальтерио Малатеста жил, а теперь намеревался умирать.

– Смотрите, кто пришел, – произнес он. – Сам капитан Алатристе.

Голос его звучал тускло и почти без интонаций, однако слова он выговаривал твердо.

– Решил, я вижу, исполнить долг христианского милосердия? Навещаешь страждущих?

Он засмеялся сквозь зубы. Капитан, окинув его взглядом, отвел дуло пистолета в сторону, и, по-прежнему держа палец на спусковом крючке, ответил в тон:

– Я – добрый католик.

Малатеста издал короткий смешок, похожий на треск ломающегося дерева, и тотчас закашлялся.

– Да уж наслышаны… – сказал он, отдышавшись. – Куда как наслышаны о вашей набожности… Хотя в последние дни что-то стал я в этом сомневаться.

Выдержав взгляд капитана, он слабым движением руки, которая не удержала бы пистолет, указал на кувшин.

– Не затруднит ли тебя подать мне воды? Сможешь, помимо прочего, гордиться тем, что поил жаждущих.

Мгновение поколебавшись, Алатристе, не выпуская итальянца из поля зрения, медленно подошел к столу и вернулся к кровати. Малатеста, поглядывая на него поверх края кувшина, сделал два жадных глотка.

– Сразу убьешь или хочешь вытянуть кое-какие подробности о последнем деле?

Он отставил кувшин и с заметным усилием вытер тыльной стороной ладони губы, на которых продолжала играть его прежняя улыбка: так улыбалась бы, кабы умела, прижатая к земле змея. Покуда она еще дышит – берегись.

– Да какие там подробности, – пожал плечами Алатристе. – Все и так ясно. Засада в монастыре, Луис де Алькесар, инквизиция… Все.

– Черт возьми. Стало быть, пришел отправить меня на тот свет без долгих сборов?

– Вот именно.

Малатеста оценил свое положение и, кажется, нашел его не слишком обнадеживающим.

– Выходит, тем, что не припас истории подлиннее, я укоротил себе жизнь?

– Выходит, что так. – Теперь уже капитан улыбнулся жестко и недобро. – Но, к чести твоей, должен заметить – ты не из породы краснобаев.

Малатеста неглубоко вздохнул, чуть пошевелился и сморщился от боли, ощупывая свои перевязки.

– Очень любезно с твоей стороны. И все-таки мне очень жаль, что я сплоховал и не могу… – тут он показал глазами на висевшую в изголовье шпагу, – ..достойно ответить на твою учтивость, избавив тебя от необходимости прикончить меня, как собаку.

Он снова слегка заворочался, стараясь устроиться поудобней. В эту минуту казалось, что Малатеста не питает к Алатристе злобных чувств, принимая близкую смерть как неизбежное в его ремесле неудобство. Однако черные горящие глаза следили за каждым движением капитана.

– Я слышал, что мальчуган сумел выпутаться… Это так?

– Так.

Улыбка итальянца стала шире.

– Бог свидетель, я рад! Молодчина. Ты бы видел его той ночью у монастыря, когда он кинулся на меня с кинжалом… Пусть меня повесят, если я получил удовольствие, когда вез его в Толедо, да притом зная, что ему предстоит… Но наше дело – такое… Сам знаешь: кто платит, тот и заказывает музыку.

Теперь Малатеста улыбался не без лукавства, но время от времени косился на свой пистолет, и капитан не сомневался, что он воспользовался бы им, будь к этому хоть малейшая возможность.

– Сволочь ты. Сукин сын, – сказал Алатристе. Итальянец воззрился на него с непритворным недоумением:

– Черт возьми, капитан! Услышал бы тебя кто-нибудь – принял бы за монашку ордена Святой Клариссы. Сам-то – неужели лучше?

Наступило молчание. По-прежнему держа пистолет наготове, Алатристе обвел комнату долгим взглядом. Обиталище Гвальтерио Малатесты удивительно напоминало его собственное логово: хозяевам того и другого было совершенно все равно, где жить. Что ж, в чем-то итальянец был прав. Недалеко они ушли друг от друга.

– Ты и в самом деле не встаешь с постели?

– В самом, в самом, куда уж самей… – Малатеста поглядел на него с интересом. – А что такое? Хочешь сказать, что лежачего не бьют? – Снова мелькнула белозубая, жестокая улыбка. – Если тебе это поможет, могу перечислить всех, кого отправил в рай без пересадки, не дав даже перекреститься… Убивал лежачих и стоячих, спящих и бодрствующих, убивал в спину и лицом к лицу. Последних, по совести сказать, было меньше всех. Так что чистоплюйством своим передо мной не тряси. – Он рассмеялся скрипуче и зло. – Занятие у нас с тобой такое.

Алатристе разглядывал висевшую в изголовье шпагу – на чашке и крестовине царапин и вмятин было не меньше, чем на эфесе его собственного оружия. «Дело случая, – подумал он. – Как карта ляжет».

– Я был бы тебе очень благодарен, – сказал он вслух, – если бы ты дотянулся до своего пистолета или до шпаги.

Малатеста посмотрел на него испытующе, а потом медленно качнул головой.

– И не думай. Мы в подачках не нуждаемся. Не тяни, делай то, зачем пришел, – жми на курок, и покончим с этим… Повезет – поспею на тот свет как раз к ужину.

– Я в палачи не нанимался.

– Тогда проваливай. У меня нет сил с тобой спорить.

Он снова уронил голову в подушку, закрыл глаза, засвистал свое тирури-та-та и, казалось, потерял интерес к происходящему. Алатристе стоял у кровати с пистолетом в руке. Из окна послышался отдаленный перезвон курантов. Малатеста оборвал руладу. Провел ладонью по надбровью, рассеченному и распухшему, потом по щекам, покрытым шрамами и оспинами, и снова взглянул на капитана.

– Ну что? Решился?

Алатристе не отвечал. Это уж не комедия, а черт знает что. Сам Лопе не осмелился бы показать такое на сцене – мушкетеры Табарки его бы освистали. Он еще ближе подступил к кровати, рассматривая раны своего врага: вид у них был скверный, а запах еще хуже.

– Не надейся, – будто читая его мысли, проговорил Малатеста. – Своей смертью не помру. У нас в Палермо народ живучий… Так что – давай, не томи.

Капитан хотел убить его. Вне всяких сомнений. Диего Алатристе хотел покончить с этим опаснейшим негодяем, который столько раз угрожал жизни его собственной и его друзей. Пощадить итальянца было бы таким же самоубийственным безрассудством, как оставить ядовитую змею у себя под кроватью. Диего Алатристе хочет убить его, должен убить его, и убьет, но не такого, каков он теперь, немощный и безоружный, а когда в руке у итальянца тоже будет шпага, когда они сойдутся лицом к лицу, и капитан услышит, как тяжело дышит противник, отбивая его удары, и предсмертно хрипит, пронзенный неотразимым выпадом. В этот миг он подумал, что торопиться, в сущности, некуда, дело не к спеху. И что бы там ни говорил, как бы ни язвил Малатеста, не так уж велико сходство между ними. Похожи, спору нет, но – в глазах Бога, дьявола, людей, а по сути, по нутру, по тому, что называется душой и совестью, сильно разнятся. Да, похожи, похожи во всем – да только разные узоры видятся им на ковре, именуемом жизнью. Похожи-то похожи, но, случись им поменяться местами, Малатеста давно бы уже прикончил Алатристе, а он вот стоит, не доставая шпагу из ножен, и палец его в нерешительности замер на спусковом крючке.