Книга История московских кладбищ. Под кровом вечной тишины - Юрий Рябинин

Умерла Евдокия Петровна спустя три месяца. Историк и литературовед Николай Путята так описывал ее похороны 7 декабря 1858 года: «…На Басманной, у церкви Святых Петра и Павла, толпился народ. Церковь была полна молящихся: совершался обряд отпевания усопшей графини Е. П. Ростопчиной. Она скончалась 3 декабря, после долгой, мучительной болезни, на 47-м году от роду. …Тело ее предано земле за Троицкой заставою на Пятницком кладбище, возле праха свекра ее, знаменитого градоначальника Москвы в 1812 году».

В 1855 году на Пятницком кладбище состоялись самые, пожалуй, многолюдные за всю его историю похороны. Весь Московский университет вышел хоронить профессора истории Тимофея Николаевича Грановского. По воспоминаниям, лекции Грановского имели невиданный успех. Не только студенты, но вообще многие москвичи ходили «на Грановского», как спустя полвека люди шли «на Шаляпина» или через сто лет «на Стрельцова». Теперь трудно даже вообразить, какими же это должны быть лекции, чтобы аудитория не в состоянии была сдержать своих чувств: у многих на глазах блестели слезы, а иные чувственные эмансипанки просто рыдали, как на концерте Паганини.

Поэт Н. М. Языков в письме к брату, накануне Рождества 1843 года, рассказывал: «Число посещаемых лекции Грановского растет сильно; зала, в которой он их читает, битком набита. Вчера была последняя лекция перед праздниками. … Кончив ее, Грановский сказал публике несколько слов в оправдание себя против обвинения, которое на него возводится. …Говорят, что он пристрастен к Западу и к некоторым новейшим системам философии. Публика приняла его оправдание с таким восторгом, что гром рукоплесканий потряс окна аудитории, и несколько раз возобновлялся — сильнее и сильнее! Вот каково!» Спустя несколько месяцев Языков опять пишет брату: «Лекции профессора Грановского делают такого шуму в Москве! Преподает он мастерски. …Публика слушает жадно. …Бывало ли когда доселе, чтобы на балах девицы и дамы с кавалерами разговаривали о средней истории? Лет 15 тому назад они едва ли знали, что она есть на свете. А теперь это вошло в моду, вошел в моду и разговор по-русски. Факт тоже первой важности. Успех лекций Грановского подстрекает и других профессоров выступить на то же поприще, — горячатся уже Шевырев и Погодин».

Прожил Грановский совсем недолго, умер он сорока двух лет. Отпевали его в университетской церкви Св. Татианы, и от самой Моховой до Пятницкого кладбища шесть верст студенты несли на руках гроб с телом любимого профессора! По всему пути были рассыпаны цветы и лавровые листья.

Рядом с могилой Грановского похоронен его друг — знаменитый актер Михаил Семенович Щепкин (1788–1863), которого называют отцом русского сценического реализма. Во времена Щепкина не существовало ни кино-, ни даже фотосъемки. Поэтому, увы, мы никак не можем теперь судить о его творчестве. Разве по воспоминаниям. Но все источники об этом актере неизменно сообщают, что Малый театр, где он служил и «во многом определил его идейные и художественные позиции», бережно хранит щепкинские традиции, несет их из поколения в поколение. Поэтому, наверное, по игре нынешних актеров Малого в какой-то степени можно судить и о даровании самого Щепкина. К столетию со дня смерти М. С. Щепкина его именем была названа улица вблизи Пятницкого кладбища, на которой он жил — бывшая 3-я Мещанская.

И здесь же, вблизи Грановского и Щепкина, находится могила человека, на похоронах которого присутствовало всего несколько самых близких друзей. А между тем, знает его, наверное, каждый. Полтораста лет в России редкое застолье обходится без песен на его слова. Это автор стихотворений «Что шумишь, качаясь, тонкая рябина», «Вот моя деревня, вот мой дом родной», «В степи» (в народном варианте — «Степь да степь кругом…») Иван Захарович Суриков (1841–1880), поэт-крестьянин, как написано на памятнике. Как и многие поэты, при жизни Суриков признания не удостоился. Вынужденный зарабатывать торговлей углем и кровельным железом в отцовской лавке на Тверской-Ямской улице, он так всю жизнь и не мог выбиться из нужды: хоронил его на свой счет издатель К. Т. Солдатенков. Кстати, Сурикова совсем не случайно похоронили именно на Пятницком кладбище. Раньше существовал такой обычай в Москве — хоронить землячествами и на кладбище, расположенном по дороге в родную губернию покойного. Поэтому, например, смоленских часто хоронили на Дорогомиловском кладбище, калужских и тульских — на Даниловском и т. д. Вот и И. З. Сурикова, уроженца Ярославской губернии, похоронили на кладбище при дороге, ведущей на его родину.

На Пятницком кладбище похоронено еще довольно много деятелей культуры: семья известных актеров Малого театра XIX–XX вв. Садовских; фольклорист, собиратель и издатель русских сказок А. Н. Афанасьев (1826–1871); мать знаменитого российского журналиста Власа Дорошевича — писательница Александра Ивановна Соколова (могила ее не сохранилась), историк Павел Михайлович Строев (1796–1876), обнаруживший в хранилище одного из монастырей так называемый «Изборник Святослава» — книгу трудов Святых Отцов, составленную в 1073 году; москвовед, историк церкви Николай Павлович Розанов (1809–1883), автор сочинения «О московских городских кладбищах»; журналист и издатель Евгений Федорович Корш (1809–1897), возглавлявший в течение тридцати лет крупнейшую российскую библиотеку — Румянцевского музея.

Вряд ли можно отнести к деятелям культуры похороненного на Пятницком Александра Яковлевича Бакулина (1813–1893). Ему хотя и принадлежат какие-то литературные сочинения, но в памяти он остался лишь как дед Валерия Яковлевича Брюсова. Сам Брюсов в книге «Из моей жизни» так вспоминает о дедушке:

«…Александр Яковлевич Бакулин был довольно замечательным человеком. С внешней стороны он занимался сельским хозяйством. Впрочем, работать пробовал многое — арендовал землю и т. п. Но это была его внешняя жизнь, за ней же скрывалась иная. Он был поэт. Родился в 1813 году и лично пережил пушкинскую эпоху.

Подобно тысяче других он был увлечен силой нашего величайшего поэта. Для него только: Державин, Крылов, Пушкин и его современники — Дельвиг, Баратынский, кое-кто еще из плеяды. Остальных он не признавал, особенно новых.

Дед мой считал себя баснописцем. Он написал несколько сот, может быть, несколько тысяч басен. Собрание, где они переписаны, разделено на 12 книг, но там их не больше половины. Кроме того, он писал повести, романы, лирические стихи, поэмы. Все это осталось почти без надежды на читателя.

В 40-х годах он издал маленькую книжечку басен под заглавием: „Басни провинциала“. Иногда ему удавалось пристроить басню или стихотворение в какой-нибудь сборник или газету.

Но огромное большинство его писаний оставалось в рукописях, терялось, рвалось, потому что все в семье относились с сожалением к его творчеству, старались не говорить о нем, как о какой-то постыдной слабости».

Это последнее свидетельство Брюсова особенно любопытно. Вот как в старину домочадцы относились к своему семейному графоману — с сожалением, стыдились этакой его слабости. Теперь, чаще всего, относятся ровно наоборот — будто у них в семье завелся собственный Кузнецов или Бродский. А уж если этому одержимому излагать письменно или рифмовать удается иногда, всякими правдами и неправдами, тиснуть что-нибудь из своих сочинений в каком-то изданьице или пробубнить его по радио, ну это уж вообще для домашних триумф — своего классика вырастили! Люди, чаще всего теперь даже не понимают, как стыдно это публиковать или озвучивать.